Когда я сказал миссис Вестенра, что доктор Ван Хелсинг велел мне всю ночь дежурить подле Люси, она приняла это чуть ли не в штыки: по ее мнению, дочь уже достаточно окрепла и в прекрасном настроении. Но я был тверд и подготовился к долгому дежурству – пока служанка готовила спальню к ночи, поужинал, потом вернулся и сел у кровати. Люси не только не протестовала, но даже поглядывала на меня с благодарностью. Потом ее стало явно клонить ко сну, она сопротивлялась, пытаясь стряхнуть его с себя. Это повторилось несколько раз. Стало ясно, что девушка почему-то не хочет засыпать, и я прямо спросил ее:
– Вы не хотите спать?
– Боюсь заснуть.
– Боитесь? Но почему? Ведь сон – благо, к которому все стремятся.
– Да, но не в моем случае, ибо сон для меня – преддверие ужаса!.
– Преддверие ужаса! Что вы хотите этим сказать?
– Не знаю, сама не знаю. Это-то и ужасно. Вся эта моя слабость исключительно от снов, поэтому даже мысль о сне пугает меня.
– Но, дорогая моя, сегодня вы можете спать спокойно. Я буду на страже и обещаю – ничего не случится.
– О, я знаю, на вас можно положиться.
Тогда я предложил ей:
– Если я замечу какие-либо признаки кошмара, немедленно разбужу вас.
– Правда? Разбудите? Как вы добры ко мне! Тогда я, пожалуй, посплю.
Со вздохом облегчения она откинулась на подушки и почти мгновенно заснула.
Всю ночь я продежурил около нее. Люси спала спокойным, глубоким, здоровым сном, дышала ровно. На лице у нее была улыбка – явно никакие кошмары не тревожили спокойствие ее души.
Рано утром пришла служанка, а я поехал домой – у меня было полно дел. Ван Хелсингу и Артуру я послал телеграммы, сообщив о благополучном результате переливания. Я крутился весь день как белка в колесе, и лишь к вечеру дело дошло до моего зоофага. Сведения о нем поступали неплохие: последние сутки он был спокоен. Во время обеда пришла телеграмма из Амстердама от Ван Хелсинга с просьбой вновь дежурить ночью в Хиллингеме, он же выезжает ночным поездом и присоединится ко мне рано утром.
– Не надо вам сегодня дежурить: вы измучены, а я опять чувствую себя хорошо, правда-правда. Это мне бы надо дежурить подле вас.
Я не стал спорить и пошел ужинать. Люси оживила мою трапезу своим очаровательным присутствием. Отужинал я великолепно, выпил пару стаканов изумительного портвейна. Затем Люси провела меня в находившуюся по соседству с ее спальней комнату, в которой уютно пылал камин.
– А теперь, – сказала она, – оставайтесь здесь. Двери комнат – моей и вашей – будут открыты. Вы можете прилечь на эту кушетку – знаю, ничто не заставит вас, докторов, лечь в постель, пока хоть один пациент находится в поле вашего зрения. Если что-нибудь понадобится, я вас позову, и вы сможете сразу прийти ко мне.
Пришлось согласиться, тем более что я устал как собака и был просто не в силах сидеть дежурить. И, когда она еще раз повторила, что позовет меня в случае необходимости, я лег на кушетку и забыл обо всем на свете.
– Ну, как наша пациентка?
– Да все вроде было хорошо, когда я ее покинул, или, точнее, она покинула меня.
Пока я поднимал штору в комнате Люси, Ван Хелсинг тихо, на цыпочках, подошел к кровати. Хлынул солнечный свет, я услышал знакомый резкий вздох профессора – у меня похолодело сердце. Он слегка отпрянул от постели.
– О мой бог! – вырвалось у него, и его искаженное от ужаса лицо сильно побледнело.
Я почувствовал дрожь в коленях.
Люси была, по-видимому, в глубоком обмороке, еще бледнее и изможденнее, чем прежде. Даже губы побелели, а десны отошли от зубов, как иногда бывает у покойников, перед смертью долго болевших.