Драконий луг

Максимильян двинулся вперед. Вскоре он вышел к маленькой хижине, над крышей которой клубился дымок. Хижина стояла на излучине извилистой речушки. К маленькому причалу у берега была привязана лодочка. Чтобы пройти дальше, пришлось бы перебраться через реку. Может быть, обитатели хижины перевезут его? Максимильян никогда в жизни не сидел на веслах. Так что красть лодку ему не было смысла.

Мальчик постучал. Никто не ответил. Ещё постучал. Тишина. Может, стоило вернуться за Вольфом? Вольф, скорее всего, справился бы с веслами. Только его для этого пришлось бы разбудить, и как знать, что бы из этого вышло. Максимильян стучал снова и снова. В маленькой хижине никто не отзывался, и тогда мальчик в первый раз оглянулся назад, туда, откуда пришел.

Все исчезло. Не стало ни тропинки, ни свечей. Только непроглядная черная тьма. Максимильян снова отчаянно застучал в дверь.

— Ладно-ладно, — отозвались изнутри. — Не лезь в бутылку!

Дверь отворилась. На пороге стоял худенький юноша лет двадцати, одетый во все черное, с черными помочами поверх черного свитера. И курил он тонкую черную сигарету.

— Сановитый жирный Бык Маллиган… — серьезно проговорил юноша и засмеялся: — А-ха-ха-ха! — он сделал вид, что готов упасть. — Я думал, он погиб за меня…

Максимильян ни слова не понял из этой речи.

— Ты бы зашел, — предложил юноша. — Меня зовут Йорик. Вроде как Бедный Йорик, и далее по тексту. Хотя рад заметить, что к нему я не имею никакого отношения.

— О, Уильям? — позвала из дома женщина. — Это Уильям? Он принес ананас?

За дверью открывалась маленькая прихожая, какие бывают в типовых пригородных домиках с террасами. Стены были увешаны плакатами и афишами с рекламой велосипедов, клубов любителей поэзии и художественных выставок, а также «группы поддержки экзистенциалистов», что бы это ни значило, и объявлением, в котором какой-то человек обещал застрелиться девятого сентября, если посмотреть на это сойдутся девять или более зрителей. И ещё был плакат: «Разыскивается» с именем какого-то Воланда.

Максимильян вслед за Йориком обошел детскую коляску и попал в маленькую гостиную, где сидели семеро людей — все такие же худые, как Йорик, все с такими же черными сигаретами, — а также голубой персидский кот.

В маленьком кирпичном камине мерцал огонь. Один из сидящих скармливал ему рукопись, лист за листом. Он что-то бормотал о том, как в тридцать лет вернется в аэродромный ангар и сожжет всё, что останется от его трудов. Непохоже было, что к тому времени много останется.

Ещё двое молодых людей стояли, сурово глядя друг на друга. Один продекламировал: «Обоим было ясно, что до конца ещё далеко-далеко, и что самое сложное и трудное только ещё начинается».

Одна из женщин записала что-то в блокноте, а потом принялась зачитывать написанное: «Конечно же, ни бумаги, ни конвертов. Клочок розовой промокашки и больше ничего — мягонький, тоненький и чуть-чуть влажный, как язычок мертвого котенка, хотя, честно говоря, мне не приходилось его трогать». Максимильян ничего не понимал. Это походило на устроенный взрослыми розыгрыш — из тех, что слишком затягиваются.

На столе посреди комнаты стояли мисочки с оливками, корнишонами, сваренными вкрутую яйцами, анчоусами, рыбным паштетом, сливками для кофе, ржаным хлебом, пахучим сыром, ливерной колбасой, бараньими почками, икрой, салатом с кориандром и ещё большая тарелка, на которой подрагивало белое бланманже. От одного взгляда на стол Максимильяна затошнило.

— Кофе? — предложил Йорик, достав откуда-то маленькую чашечку с блюдцем.

— Вообще-то мне не хочется…

— …Ничего из этого. Разумеется. Какому ребенку понравится кофе и оливки? Какой подросток переварит ливерную колбасу? Но тебе придется все это съесть, не то Изабелла не перевезет тебя за реку. Таково правило. Я не виноват.

— Я должен всё это съесть?

— Да.

— А где я, собственно говоря? — спросил Максимильян, которому тошно было даже думать, что он съест хоть что-нибудь с этого стола.

— Мы обречены на свободу, — заявил сидевший у камина мужчина.

Это вряд ли что-то объясняло.

— Пей кофе, — посоветовал Йорик, — пока снаружи не стало ещё темнее.

— Поспеши, милый Уильям, — сказала женщина, которую, вероятно, звали Изабеллой. — Терпеть не могу грести в темноте. Хотя здесь, конечно, всегда темно.

— С чего она взяла, что меня зовут Уильям?

— Пей кофе. Может быть, она объяснит, когда повезет тебя через реку.

Максимильян принял у него чашечку. От запаха ему чуть не стало дурно. Но ведь взрослые любят кофе? А этот кофе казался самым кофейным кофе на свете. Взрослые, которые любят кофе, наверно, пришли бы от него в восторг, сообразил Максимильян. Напиток был густым и черным, с тонкой пенкой — значит, кофе крепкий. И чашечка тоже была черной с изящной серебряной ручкой. Мальчик понюхал кофе. Тот пах по-взрослому, мрачно и сложно, как то место, куда, по всей видимости, направлялся Максимильян. Он ещё раз понюхал и выпил до дна.