Драгоценный дар

— Как насчет бокала шампанского? — спросил он. — Он поможет тебе расслабиться, а то ты напряжена как струна.

Она повернулась к нему лицом.

— Может потребоваться вся бутылка. Боюсь, я сделаю что-то не так.

Ари подал ей полный до краев бокал, затем сел на хрупкую на вид старинную кушетку и жестом пригласил ее сесть рядом.

— Тебе не надо ничего делать. Никаких правил не существует, Пич. Я счастлив просто быть здесь с тобой и немного поговорить. Мне так много хочется узнать о тебе.

— Например?

— Для начала, откуда у тебя такое имя?

— Папа в первый раз взглянул на меня после моего рождения и сказал, что я напоминаю ему спелый персик[4]. Мне повезло, ведь он собирался назвать меня в честь тети Гермионы, а прижилось имя Пич.

Ари рассмеялся низким мужественным смехом, так непохожим на резкий, неприятный смех Герберта.

— Да, лучше уж Пич.

Пич сделала глоток вина, потом взглянула на него. Они сидели так близко, что их бедра соприкасались.

Она чувствовала его мышцы. Он обнял ее за плечи. Господи, как это приятно!

— О чем ты думаешь? — спросил он хриплым голосом, от которого по спине пробежали мурашки.

— Мне стало интересно, как выглядит спальня, — ответила она со своей обычной прямотой.

— Пошли проверим?

Ее ответное «да» прозвучало едва слышно.

Ари встал.

Пич сбросила туфли на высоких каблуках и пошла вслед за ним, чувствуя, как покраснели ее щеки при виде широкой старинной кровати с пушистым покрывалом, на котором словно было написано «Залезай!».

— Ты должна согласиться, что это гораздо лучше спальни для гостей у тебя дома, когда этажом ниже спит твоя мать, — сказал Ари, заключая ее в свои объятия и целуя в шею.

— Да, конечно, но гостевая спальня тоже подошла бы. Я не кричу, если тебя именно это тревожило.

— Ты хочешь сказать, что раньше не кричала, — ответил он, прижимая ее к себе так крепко, что она смогла ощутить всю длину его восставшей плоти у своего живота. И что это была за длина!

— Разве нам не надо обсудить, что мы будем делать завтра? — спросила Пич.

— До завтра еще много времени.

Ари улыбнулся ей, и эта улыбка сказала все. У него был вид нетерпеливого мальчишки под вечер Рождества перед горой свертков с подарками. Только сверток перед Ари был один. Она сама. Пич молила Бога, чтобы он не слишком придирался к своему подарку.

— Может, тогда обсудим, чем мы будем заниматься сегодня вечером?

Он наклонил голову и пощекотал языком ее нижнюю губу.

— Если ты о ресторане, то мы можем заказать ужин в номер. Я надеялся получить тебя на десерт.

— Все обещания да обещания, — пробормотала она, но он заставил ее замолчать поцелуем.

Ари страстно впился в ее рот, крепко прижал к себе, пробовал ее на вкус, вдыхал ее аромат и желал так сильно, что ему потребовалась вся его сила воли, чтобы удержаться, не сорвать с нее одежду, уложить на ковер и взять тут же и немедленно.

Охватившее его желание было сильным и примитивным — «я Тарзан, а ты Джейн». Его плоть стала такой твердой, какой не бывала и в юности, когда он часами тискался на заднем сиденье автомобиля с девчонками, чьи лица и имена давно уже стерлись из его памяти.

В те дни Ари позволял тестостерону управлять своими поступками. Но даже тогда никогда не говорил женщине лживых слов и не давал пустых обещаний, которые не мог выполнить. Теперь же ему хотелось пообещать Пич весь мир.

Он оторвался от нее ровно настолько, чтобы перевести дыхание и обуздать свой слишком горячий пыл, взял за руку и увлек за собой на кровать.

— Надеюсь, когда-нибудь, когда ты будешь оглядываться на свою жизнь, ты сочтешь все, что делала с другими мужчинами, всего лишь вступлением.

— Не так уж много мне придется вспоминать. Их было всего двое.

Двое? Значит, кроме Герберта, был кто-то еще? Ари внезапно обнаружил, что ужасно ревнует.

— Всего двое? Как же это тебя миновала сексуальная революция? — Слова сорвались с его языка прежде, чем он успел его прикусить. Ну почему он все портит?

— Я была старшей дочерью. Не хотела ставить в неловкое положение отца, если мое имя появится на первой странице газет.

Ари поцеловал ее в лоб, в кончик носа, потом ущипнул губами за мочку уха.

— Знаю о Герберте. А кто был второй?

— Ланс Латроп, мой одноклассник.

Ари расстегивал пуговицы на спине ее блузки, одновременно целуя ее в бьющуюся жилку на шее.

— Латроп — это настоящее его имя?

— Да. И очень известное. У его родителей крупное состояние. Я была по уши влюблена в него три недели.

— Не слишком долго. Что случилось?

Она вздохнула:

— Ланс случился. Я умирала от желания побольше узнать о сексе. И он меня уважил. Это было ужасно.

Ари закончил расстегивать блузку, стянул ее с плеч и бросил на пол.

— Я рад.

— Не слишком милосердно с твоей стороны.

Он спустил с ее плеч бретельки бюстгальтера.

— Я тебя честно предупреждаю, во мне не остается ни капельки милосердия, когда речь заходит о тебе и других мужчинах.

— Эй, никак ты ревнуешь?