Дождь прольется вдруг и другие рассказы

Однако из всей компании только Геррит Планк, как все нормальные люди, собрал чемодан накануне поездки, а на следующий день сел в автобус, идущий до аэропорта.

Мортон Краусс, получив билеты, тут же сплавил их за полцены одному студенту в университете, где числился преподавателем живописи, а на вырученные деньги закупил наркотиков. Затем, накануне запланированного отъезда, он позвонил одному из своих бывших любовников, жившему на севере Англии (разговор за счет абонента), и стал плакаться, что ему, дескать, предложили выступить на симпозиуме в Шотландии (блестящая возможность поправить карьеру!), но нет денег на самолет. Из университета его вышвырнули пинком под зад, объяснил Мортон, «после скандальной выставки гомоэротических фотографий, среди которых были и те, ну ты сам знаешь какие, те самые, где мы с тобой…»

Джун Лабуайе-Сук использовала билеты для одного из своих перформансов, который назывался «Доверие». Центральным объектом в перформансе являлась маленькая комнатка без окон, похожая на фотолабораторию. Авиабилеты, вместе с рядом других личных вещей Джун, были приколоты кнопками к стене — посетителям на выбор предлагались ножницы, фломастеры, зажигалка, клей, кетчуп и бачок для использованных гигиенических салфеток. После того как Джун так и не удалось уговорить хоть кого-то из посетителей, чтобы тот уничтожил, испортил или украл билеты (а тем более — свидетельство о рождении, паспорт, кредитную карточку, ключи, письма и тому подобное), она все-таки решила отправиться в Шотландию, но выехала в аэропорт на день раньше, чтобы воспользоваться случаем и сутки поработать: под «работой» подразумевались фотопортреты пассажиров, ожидавших у транспортера на выдаче багажа свои чемоданы и сумки. Когда до полета оставался час, Джун передала камеру и отснятые пленки своему постоянному курьеру.

Билеты Ника Клайна первым делом попали в руки его агента, до невероятия непристойной особы, которую звали Гэйл Фреленг. Она тут же направила в Альтернативный центр мира факс, в котором требовала прояснить некоторые моменты, поскольку, как она выразилась, «честно говоря, я о вас никогда не слышала». Через несколько дней она получила объемистую бандероль, содержавшую рекламные брошюры и каталоги предыдущих выставок, организованных Центром. В авиакомпании, куда позвонила Гэйл, подтвердили, что билеты оплачены и действительны. В ходе дальнейшего обмена факсами удалось также получить официальные подтверждения тому, что Нику Клайну предоставят отдельный номер и что его выступление будет завершать симпозиум. Имя Ника будет появляться во всех печатных материалах, связанных с симпозиумом, причем либо на первом месте, либо напечатанным крупным шрифтом, либо, на худой конец, в списке, составленном в алфавитном порядке. Осуществив все это, Фреленг попыталась позвонить самому Нику, чтобы сообщить ему о предстоящей поездке в Шотландию, но Ника дома не оказалось — он отправился на свалку искать колпаки от фордовских колес.

Фэй Барратт убедила авиакомпанию поменять ей билет на другой, до Оттавы. Она объяснила, что ее мать прилетает из Шотландии в Канаду, поскольку умирает от рака лимфатических желез, и что авиакомпания поступит нехорошо, если помешает их последней встрече. Она беззастенчиво ревела в три ручья у окошечка кассы, время от времени поминая своего адвоката и Опру Уинфри, [4]в результате чего билет ей все-таки поменяли. Все это Фэй задумала в надежде на то, что, добравшись до своего бывшего бой-френда, она уговорит его вернуться в ее объятия и отправиться вместе с ней в Шотландию, и тогда платить за билеты будет уже он. Дело кончилось тем, что обратно в Нью-Йорк ее подвезла женщина, с которой Фэй познакомилась в общежитии YWCA, а деньги на новый билет она заняла у некоего владельца галереи под залог трех еще не написанных картин.

В аэропорту в день отправления художники не контактировали друг с другом. Впрочем, ни один из них и прежде не питал никакого интереса к работам своих коллег и не посещал чужих выставок, ограничиваясь чтением критических обзоров. Кроме того, они даже не могли узнать друг друга в лицо, потому что шевелюры их, которые в восьмидесятые годы состояли из обильно смазанных гелем остроконечных пучков, теперь, по моде девяностых, стали длинными и взлохмаченными. (А у Мортона Краусса — длинными и сальными.)

В Эдинбургском аэропорту художников поджидал микроавтобус, которому предстояло доставить их в Альтернативный центр мира. На часах было семь утра — не лучшее время для всех новоприбывших, кроме Геррита Планка, — поэтому, доковыляв до автобуса, они забрались внутрь, почти не обратив друг на друга внимания. За рулем сидел таксист в униформе автотранспортной компании: он не знал о симпозиуме ровным счетом ничего, кроме того, как туда добраться.

— Все в порядке? — только и бросил он через плечо, заводя двигатель. Ответом ему было бессвязное мычание, бормотание и одинокое «да» Геррита.

Микроавтобус покинул территорию аэропорта, выбрался на автостраду М9 и очень долго ехал по ней в северном направлении.