Доверься мне

– Спасибо, Эверли, – произнес профессор Гейтс и хлопнул в ладоши. – Итак, кто хочет начать?

Мне очень хотелось обернуться к Эверли и спросить, зачем нам для этого стоять на столах, но я не рискнула. Курс был настолько маленьким, что никто не сумел бы общаться незаметно.

Парень справа от Блейка прочистил горло, развернул свой лист и вопросительно посмотрел на профессора Гейтса. Тот вновь хлопнул в ладоши и расплылся в широкой улыбке.

– Сегодня мамочка дала мне с собой сэндвич с арахисовым маслом, – начал однокурсник, говоря нормальным низким голосом.

Видимо, в этом упражнении надо догадаться, о ком идет речь, исключительно по выбору слов и содержанию предложений.

– На перемене мы с Кайлом поменялись. Он принес сэндвич с тунцом, хотя вообще его не любит. Мне тоже не нравится тунец, но Кайл такой милый. Поэтому пришлось делать вид, что я ем сэндвич. А на самом деле он теперь валяется у меня в рюкзаке. Теперь оттуда пахнет рыбой, и Молли обзывает меня гуппи. Она очень вредная. Зато на физкультуре у меня получилось подтянуться на перекладине, а у нее – нет. Кайл все видел и подмигнул мне. Теперь я чувствую себя намного лучше. – Он закончил с легким кивком, и все сдержанно засмеялись.

После его отрывка у меня в голове сразу возник образ восьмилетней школьницы.

– Здорово, Джейми, – похвалил его профессор Гейтс. – Теперь ты, Эверли.

Она кивнула и раскрыла переливающийся блокнот, который тут же привлек мое внимание. Кашлянув, она начала:

– Меня мучает усталость, причем не физическая, а прежде всего душевная. Я ворочаюсь с боку на бок по ночам и замечаю, как холодна другая половина постели. Мне снятся сны, и я хочу рассказать ей о них, но ее больше нет. После стольких лет она ушла, и я не знаю, сумею ли когда-нибудь это пережить. Твержу окружающим, что со мной все хорошо, хотя это не так. Хорошо мне лишь тогда, когда не остается времени на размышления. Я заполняю свой день делами, которые вдруг стали казаться совершенно не важными. И тем не менее я завишу от них, потому что иначе не смогу думать больше ни о чем, только как последовать за ней туда, куда она ушла.

Вау. Руки у меня покрылись мурашками. Она использовала такие простые слова, и все же они будто проникали под кожу. Я не сомневалась, что говорил вдовец, но определить возраст оказалось довольно сложно. Это не похоже на речь старика, скорее, мужчины средних лет.

– Замечательно, Эверли, – сказал профессор Гейтс и скомандовал продолжать следующему.

Все по кругу заслушивали монологи друг друга, затем профессор Гейтс дал нам знак, что можно садиться на стулья. После того как я так долго простояла на столе, сидеть оказалось даже непривычно. В оставшееся время семинара мы записывали свои предположения на бумаге, а потом их обсуждали. Каждый текст мы разбирали, разбивали на отдельные части и обговаривали места, которые особенно явно указывали на возраст, пол и род занятий. Все это время профессор Гейтс сидел на своем столе и болтал ногами. Если кто-то высказывал мысль, с которой преподаватель не соглашался, он спорил, пока у собеседника не заканчивались аргументы либо пока самому Гейтсу уже нечего было сказать, и тогда он справедливо кивал. Занятие казалось очень интересным, пускай при мысли о том, что скоро я так же буду стоять на этом столе и зачитывать свое домашнее задание, у меня начинал болеть живот.

Когда семинар подошел к концу, я собрала вещи и собиралась выйти из аудитории вслед за Эверли и остальными, как вдруг профессор Гейтс подозвал меня к себе. Эверли улыбнулась мне через плечо и одними губами произнесла какие-то слова, которых я не поняла. Затем она ушла вместе с Джейми и другими ребятами и закрыла за собой дверь.

Осторожным шагом я вернулась к преподавательскому столу, на котором он до сих пор сидел, болтая ногами в красных кедах.

– Да, профессор Гейтс?

– Нолан, – поправил он и указал на стол в первом ряду. На мгновение я задумалась, не ожидал ли Гейтс, что я снова на него встану. Решив все-таки этого не делать, я уселась на край и почти зеркально повторила его позу, за исключением того, что не болтала беззаботно ногами.

– Как тебе занятие? – поинтересовался он, и во взгляде серых глаз внезапно появилась серьезность, контрастировавшая с его внешним видом.

– Очень понравилось, – без раздумий ответила я.

– Какой курс ты заменила? – продолжил расспрашивать преподаватель.

– «Начала американской литературы до 1865 года».

Профессор Гейтс раздосадованно поморщился:

– А почему, можно узнать?

– Возникли некоторые… разногласия, – вывернулась я. И тут же мысленно отругала себя за эту трусливую отговорку.

– Послушай, Доун. На моем курсе нет расплывчатой болтовни. В этом зале каждый может говорить то, что думает, и его никто за это не осудит. Понятно? – Он дождался моего кивка, прежде чем продолжить: – Хорошо. Итак, еще раз: какова причина твоей смены курса?