Дот

Тимофей очнулся от стука. Звонкий, уверенный, сильный, он раздавался рядом, над головой. И перестук топоров (обухом по шляпке гвоздя), и ритм ударов, и паузы между ними — все было так знакомо… Избу строят, понял Тимофей, кроют крышу шалевкой. Он радостно улыбнулся и глубоко вздохнул, но от этого движения из разбуженной глубины всплыла боль, и тогда он вспомнил и бой, и плен, и колонны немцев, и Кешу Дорофеева, — и открыл глаза. Он лежал на спине, на охапке соломы, в просторном низком помещении. Судя по духу — коровник. Рядом были люди. Красноармейцы. Стук был оттого, что снаружи зашивали досками прорезанные под низким потолком узкие как амбразуры окна коровника.

Тимофей не помнил, как оказался здесь.

Представить, что это за коровник, не составило труда. За годы службы он изучил всю прилегавшую к заставе местность, ферма поблизости была одна: два коровника, овчарня, силосная башня, колодец с большим ручным насосом и длинным корытом для водопоя, крытый сеновал, — прежде тут был крепкий хозяин. Но от пригорка до фермы — верных пять километров. Пройти их Тимофей не мог — это очевидно. Кто бы ни помогал… Кстати, где этот — как его — Залогин… да, Герман Залогин…

Плен…

Тимофей никогда, ни разу в жизни не думал, каково это — оказаться в плену. Что чувствуешь при этом. Что думаешь. Каково душе.

Правда, он и о войне не думал.

О войне, как ситуации, в которой он может оказаться.

Польша, Франция, Балканы только что были раздавлены войной; Англия отчаянно огрызалась, с ужасом ожидая смертоносного удара через пролив. Война была везде. Пожар вспыхивал то рядом, то где-то так далеко, что и на карте не сразу отыщешь. Наши тоже успели отметиться в Польше и Финляндии, а до того — на Халхин-Голе; япошкам так накостыляли — надолго запомнят! Красная Армия — это тебе не забитые китайские кули и не всякие там малайцы из джунглей, которые винтовку только в руках колонизаторов и видели. Красная Армия может так врезать — кому угодно! — что мало не покажется… Как и весь народ, как и каждый гражданин Страны Советов, Тимофей знал, что в такое сложное время — когда война так близко — обороноспособность Родины — еще раз повторю: для каждого! — задача № 1. Каждый должен не только помнить об этом, но и работать на это. Крепить своим посильным вкладом Красную Армию. Будем самыми сильными — никто к нам не сунется. И не будет войны.

Даже и не знаю, как еще объяснить, почему Тимофей ни разу до этого дня не подумал о войне, как обстоятельстве, которое коснется лично его, войдет в его жизнь. Он мог представить войну, как командировку: надо помочь братскому народу, его выбрали в числе лучших (для этого он и старался быть лучшим), он съездил, исполнил свой интернациональный долг, как наши герои в Испании, вернулся… или не вернулся, это уж как сложится, на то и война. Вот и все, что он мог себе представить. Мог — но ведь и этого не было! Конкретно такие, именно такие мысли его не посещали. Возможно, у него было слабо развито воображение, но так ли уж это плохо? — вот вопрос. Он не строил дальних планов (и тем более — не фантазировал), и этому есть простое объяснение: его вполне устраивало то, что он имел. План жизни не нужно было сочинять — жизнь складывалась естественно, как у других. И потому его мысль не опережала жизнь — Тимофей жил со своей жизнью в ногу. И потому ворвавшаяся в его жизнь война не стала для него потрясением. Ему не пришлось войну осмысливать — на это ему не дали времени. Он сразу должен был действовать: стрелять в немцев, до которых было то несколько десятков метров, то они возникали рядом; выполнять команды; отдавать команды; если немцев было несколько — стрелять не в кого попало, а высматривать офицеров; пытаться понять замысел врага — и не упускать из виду ребят, чтобы успеть помочь вовремя; и стрелять быстро и точно — как на стрельбище.

(Это похоже на пассаж с политруком, но немножко другое. Как и все на войне: все делают одно дело — только каждый по-своему. Если такого объяснения вам недостаточно — примите это, как повторяющийся припев в песне.)

Плен не стал для Тимофея потрясением. Плен был обстоятельством — и только. Вот так сложилось. Так сложилось, что сейчас он не может бороться с врагами, убивать их. Нет сил, нет оружия. Но ни в душе, ни в мыслях, ни в установке ничего не изменилось. Установка прежняя: убивать врагов. Для этого — выжить. И когда представится случай — и наберется достаточно сил — снова их убивать…

Осторожно, чтобы не потревожить рану, Тимофей осмотрел коровник. Красноармейцев было много, сотни две, может — и все три. Раненых — единицы. Несколько командиров. Один — совсем неподалеку. Хотя в полусвете не разглядишь на петлицах, в каком он звании, но гимнастерка приметная: индпошив, из добротного, с едва уловимым красноватым налетом коверкота; фасон чуть стилизован — и сразу смотрится иначе, за километр видно, что не хабе… А вон у того рубиновой полоской засветилась шпала в петлице. Комбат. Как они могли сдаться? — столько бойцов, столько командиров…