Дот

Тимофей умостился на металлическом креслице, точно таком, как креслице наводчика у пушки. Стандарт. Пулемет закреплен на турели. Амбразура крестообразная. Горизонтальная щель (Тимофей прикинул ее ширину — сантиметров 25, не меньше) имела сектор обстрела 120 градусов — панорама, блин! Никаких мертвых зон. Контролируешь не только склон, но и всю дорогу, да и за дорогой — сколько видишь — все твое: калибр позволяет. Вертикальная щель — чтобы стрелять по самолетам — перпендикуляром поднимается до верхней точки купола. Тимофей увидал штурвальчик, легонько взялся за него… не поворачивается! Пришлось взяться всей рукой, потом двумя руками… Бронеколпак сдвинулся, стал поворачиваться вокруг своей оси. Все легче и легче. Уф! — слава богу, не заржавело ничего; только застоялся. Оказывается, можно стрелять и в противоположную сторону, подчищать возле дота. Надеюсь — не придется…

По срезу амбразуры (край был неровный, оплавленный — вырезали автогеном) Тимофей определил: броня — дюймовой толщины, причем не железная — сталь; уж в этом Тимофей разбирался. Даже прямое попадание сорокапятки, пожалуй, не страшно, а уж про пули да осколки и говорить нечего.

Наконец — пулемет.

Тимофей еще никогда не имел дело с ДШК, на заставе были только «дегтяри» и «максимы», но когда оружие работал один мастер — разобраться не трудно. Тимофей снял чехол, погладил пулемет по казеннику, по ребристому стволу: пусть привыкнет к руке; оружие любит, когда к нему открываешь сердце. Заглянул в затвор — чистота идеальная, смазка даже не подсохла. Закрепил на кронштейне слева «цинку», вставил металлическую ленту с патронами, передернул затвор, взялся за ручки; палец лег на гашетку… Солдаты — вот они, все на виду. Как в тире. Бей — не хочу. Правда, местами (прав был Медведев) высокая трава и кусты затрудняли обзор, но немцев не так уж и много, держать в уме каждого, кто находится в твоем секторе обстрела, не сложно. Главное — огнеметчика близко не подпустить…

Тимофей поискал огнеметчиков. Среди этих солдат их не было.

Надо бы ребят предупредить.

Телефон был на полу в специальной нише. Не мешал. Тимофей покрутил ручку — в трубке ничего. Вообще ничего. Даже специфического фона — гула внутрипроводного пространства (или это гул электронов? и провода гудят от их движения, как гудит далекое шоссе от движения машин?.. был бы рядом Ван Ваныч — он бы объяснил) — даже этого не было слышно. Пустота — и только.

Тимофей постучал по рычажку телефона.

Ничего.

Значит — провод перебит. В том месте, где пролом. Нельзя было закреплять его по своду трубы. Надо было сбоку, но так, чтоб не цеплялся…

Ладно, ребята сами разберутся, с кем имеют дело.

Жаль, что не обратил внимания, кто держит фронтальную зону (у Тимофея был левый сектор). Хорошо бы, чтоб там оказался Залогин. От Ромки-то чего угодно можно ждать, даже такое, что и специально не придумаешь. А Залогин — правильный парнишка, ничего не сделает наобум. Опять же: Ромка сперва сделает — и потом удивляется, а Залогин идет по жизни, как по минному полю. Вряд ли это воспитание — воспитанием такого не добьешься. Это природа. Такой человек. Или жизнь поработала. По нему не скажешь, а он, может, такую школу прошел…

Кстати, а где лейтенант?

Тимофей еще раз внимательно перебрал лежавших на склоне солдат. Лейтенанта среди них не было. Вот так! Я же говорил: судьба. Окажись он в моем секторе — уж точно бы далеко не ушел: с него бы я и начал. Правда — и против Залогина ему не светит уцелеть…

Ждать было легко. Время остановилось: поживи. Подумай. (Тимофей не знал, о чем думать). Вспомни. Вот это — другое дело. Тимофей вспомнил свой взвод… Если бы ему тогда — в прошлой жизни — кто-нибудь сказал, что он будет вспоминать тех ребят — каждого! — с такой нежностью… Ни за что бы не поверил. А теперь они — самое главное во мне, и живу ради того, чтобы поквитаться за них…

На последней мысли Тимофей запнулся. В ней было что-то инородное, не свойственное ему.

Искать не пришлось; он сразу понял: месть. Вот чего он никогда в себе не замечал — так это мстительности. Наверное, она была в нем всегда — иначе откуда бы взялась? Выходит, война достает в тебе — и пускает в дело — самые черные механизмы души? Но вот — сей момент — он видит перед собой врагов, и надо сказать честно — они не вызывают у него никаких чувств. Абсолютно никаких. Он может убить любого — но не убивает. Кстати, и слово «убить» здесь не подходит. «Уничтожить» — это оно, самое то. Именно уничтожить. И если даже он скажет себе: «Кеша Дорофеев», — и заставит себя думать о нем, представит его истерзанное, оскорбленное тело, — даже тогда ничего не изменится. Он будет уничтожать, а не убивать. И то лишь тогда, когда будет нужно для дела. Этих солдат — не раньше, чем они приблизятся, иначе атака сорвется, и тогда игра на время (а это сейчас главная ставка) сорвется, и полковник (нет — генерал) очухается и придумает что-нибудь настоящее…