Достопамятные деяния и изречения

В любом случае отметим, что Валерий нигде не позволяет себе увлечься какими-то фантастическими деталями. Даже в разделах первой книги, посвященных религии, суевериям и предсказаниям, его сообщения констатируют факты: тогда-то появилось (например, на небе) такое-то знамение. Подобные рассказы у суеверных римлян встречались в огромном количестве, даже у строгого Тита Ливия. Верили ли они сами во все эти явления, вопрос отдельный. Но и историки, и энциклопедисты считали необходимым включать такие сюжеты в свои повествования. Г.-Ф. Мюллер в известной монографии вполне убедительно показал, что римляне в эпоху раннего принципата действительно искренне верили в божественность императорской власти и даже Тиберия рассматривали как живого бога.^[2] Тем более не вызывает сомнений факт всеобщей веры в богов вообще. А то, что Валерий использовал религиозные мотивы с назидательной целью, вполне соответствует его общей установке. И часто устойчивые моральные качества у Валерия становятся божествами: таковы Судьба, Ненависть, Вера и другие. О знакомстве же Максима с научными достижениями свидетельствует, например, фрагмент, посвященный Сульпицию Галлу (VIII.11.1), чье «страстное рвение… в поглощении любых литературных трудов имело великую пользу для общего блага». В войне с персами, когда он был легатом у Луция Павла, «в ясную ночь луна неожиданно затмилась. Наша армия была напугана этим как дурным предзнаменованием… Но, со знанием дела выступив с речью об устройстве неба и природе звезд, Галл вернул воинам боевой дух. Таким образом свободные искусства Галла помогли Павлу одержать… знаменитую победу». Астрономические расчеты позволили точно датировать это лунное затмение —21 июня 167 г. до н. э.

Гораздо больше примеров имеют отношение к реальной истории, точнее, к римским магистратурам, военному делу, браку и семье и т. д. Без этих рассказов ныне невозможно серьезное изучение ни римской государственности, ни права, ни того, что принято называть «древностями». Например, два пассажа Максима содержат однотипную информацию: о возбуждении народным трибуном Гнеем Бебием дела против цензоров 204 г. до н. э. (VII.2.6. Ср.: Ливий, XXIX.37.17) и о деле против других цензоров, возбужденном по инициативе народного трибуна Публия Попилия в 169 г. (VI.5.3). Ливий (XLIII.16.5) называет его Публием Рутилием, но в любом случае тщательный анализ обоих фрагментов, их сопоставление с параллельными местами позволяют лишний раз убедиться, что в черте города лишь трибуны имели право заставить цензоров отвечать перед общиной по самым пустячным делам и даже обвинить их в государственной измене. Причем начиная с середины III в. до н. э. и вплоть до времени Мария (156-86 до н. э.) трибуны обладали наивысшей политической властью, и противостоять им мог только сенат, что, кстати, и произошло в первом случае.

Как уже отмечалось, Валерия не забыли в Античности. Плиний Старший в своей «Естественной истории» называет его труд в числе использованных, Плутарх дважды упоминает о нем как об историке, например, в биографии Брута (53): важная деталь, учитывая, что Плутарх не знал латыни, а если и выучил этот язык, то лишь к концу жизни. Многочисленные анонимные цитаты из Валерия в конечном итоге привели с созданию двух сокращений — эпитом. В Средние века были известны тридцать рукописей Валерия, созданных, очевидно, в XII в. или даже ранее. В эпоху Возрождения добавились, начиная с 1470 г., еще и печатные издания. Читатели той поры, как показал Дж. Бриско, особенно ценили Максима за исключительно обильную и ценную информацию, представленную в предельно кратких формах.^[3]

Однако с расцветом классической филологии интерес к Максиму постепенно утрачивался. Новое время предпочло ясные и четкие литературные жанры, научную работу с законченными произведениями. Россыпь Валериевых примеров едва ли удовлетворяла этим требованиям. Зато анекдоты Максима оказались более чем востребованы составителями разнообразных учебных пособий по латинскому языку, а также хрестоматий, причем не только по литературе, но также и по истории античного мира.

Две вышеупомянутые эпитомы были включены Дж. Бриско в первое научное издание Максима, подготовленное для серии «Bibliotheca Teubneriana».^[4] До него наиболее значимые издания были подготовлены К. Кемпфом (K.Kempf, 1854; 1888) и К.Халмом (К. Halm, 1865). Для настоящего перевода использовано издание Д. Р. Шеклтона Бейли, подготовленное в рамках серии «Loeb Classical Library» с весьма важными дополнениями и исправлениями.^[5] В предисловии к этому изданию Шеклтон Бейли отметил, что кроме перевода первой книги, выполненного Д. Уордлом (D. Wardle, 1998), никакого другого английского перевода нет. Исключение составляет перевод Сэмюэла Спида, опубликованный в 1678 г. и, разумеется, вполне устаревший.^[6]