Достояние павших

Тис понял, что ошибся, в тот самый миг, когда развернул выбранный ключ. Наверное, он должен был быть последним. Не потому, что смерть завершает все, или ему было рано открывать это поучение, все, что ключи могли открыть, и так уже было в нем, хотя и могло сгинуть, не проявившись, но этот ключ оказался слишком тяжел, и Тис почувствовал это в первую же секунду. Буквы или не имеющие никакого особого смысла знаки не запылали пламенем. Они стали бледнеть, отливая серебром, словно седой волос, упавший на черный бархат, и подумав об этом, Тис осознал, что клочок пергамента, на котором был записан ключ, и в самом деле стал черным, но не горячим. Он осел на его пальцах могильным холодом, и поэтому руки его тут же закоченели и тоже стали черными. Тис попробовал стряхнуть эту черноту, услышал костяной стук и понял, что его плоть истлела, и стучат фаланги его пальцев – кость о кость. Слезы покатились из его глаз, он затрясся от ужаса, хотел спрятать лицо в ладонях и похолодел от мысли, что ладоней у него больше нет.

И тогда Тис сделал то, что мог сделать. То, что сделал на Бейнской заветри, когда еще незнакомый ужас подступил к нему так же близко. Он накинул на себя уже знакомую пелену и снова обратился в тот же самый валун, что исчез из выдавленной им за годы ямы возле заброшенной кузницы. Но в этот раз не было ни тяжелой поступи убийц, подходивших и со стороны сожженного поселка, и со стороны реки, ни холодного ветра, ни грубого окрика высокого воина Файпа, вместе с которым шли его брат и сестра:

– Не обнажай меч против родни, Глик. Я не прощу этого. Порченая баба не стоит братской распри. К тому же ты не воин. Верни нож, и мы поговорим обо всем.

– Оставь нас в покое, и тебе не придется пожалеть о том, что я обнажу меч, – ответил его названный отец.

– Верни нож, поганец! – зашипела словно ошпаренная змея Алаин. – Бабу твою я все равно убью!

– Не видать вам ножа, поганая семейка, – ответил его названный отец. – У меня его уже нет.

– Никогда не верь на слово, – засмеялся Дейк. – Вперед, воины. Глик сам выбрал свою судьбу. Добро бы еще по большой взаимной любви. Но уж как вышло, так и вышло. Главное – найти нож. И поосторожнее с девкой, она очень опасна. И она вовсе не его, Алаин, вовсе не его…

В этот раз было другое. Самое раннее, что Тис помнил. Равнина. Она покачивалась и тянулась и вправо, и влево, и вдаль до горизонта, или она и была горизонтом, и островки леса, которые порой застилали его, быстро заканчивались, и снова начиналась равнина, и он мог только смотреть на нее, но, наверное, иногда засыпал, потому что она была то серой, то зеленой, то желтой, то белой. Где-то внизу поскрипывали колеса, впереди – всхрапывала лошадь, или она всхрапывала внизу, и он сам то хотел есть, то не хотел, то плакал из-за неудобств и младенческого недомогания, то радовался чему-то, и тихий голос матери журчал, выводя какую-то мелодию, правда, слова были незнакомыми. Все слова были незнакомыми, хотя они и складывались во что-то и явно имели смысл, но этот смысл ускользал от него. Ускользал даже теперь, когда он вспоминал едва ли не каждый звук. Крик ночной птицы, потрескивание костра, нудное гудение ночного гнуса, шелест материнской руки, смахивающей с его щеки комара. И голос. Голос, который со временем стал произносить понятные слова, хотя они, эти слова, отличались от тех, что звучали в том тихом напеве.

Еще Тис помнил, что мать и отец почти никогда не говорили друг с другом. Потом, когда он стал понимать слова, он уже привык к этому. Он даже думал, что так и нужно передавать то, что хочешь кому-то сказать; произносить это чуть в сторону, не дожидаясь ни кивка, ни отзвука, как это делал Глик, или напевать это или рассказывать, баюкая младенца, как это делала Мэтт. Во всяком случае те, кого он считал родителями, делали именно так. И этот странный обмен словами порой прерывался на день или два, чтобы продолжиться с оборванного места внезапно или у костра, или на ходу, или сквозь сон, или еще каким-то образом. Но в тот вечер стена между ними была тонка.

– Ничего не будет, – шептал чуть слышно голос матери. – Можно услышать, как ребенок назовет чужого человека отцом. Можно привязать его к себе. Тем проще, чем меньше стараний к этому прилагаешь. Можно даже свыкнуться с неизбежным. Но все равно ничего не будет. Не может быть. Не стоило ломать собственную жизнь. Я должна была умереть там, где ты меня освобождал. Умереть вместе с этим семенем. До его рождения.

– Устрою и уйду, – бормотал, переодевая Тиса, Глик. – Устрою тебя вместе с этим семенем, из которого проклюнулся отличный мальчишка. Найду тихое место, удостоверюсь, что ничто не грозит, и оставлю. На первое время монета есть, а позже принесу еще. Главное, укрыться надежнее. Спрятаться.

– Нет такого места, где можно было бы спрятаться от убийц Очага, – отвечала Мэтт, бросая очищенные клубни в котел. – Нет такого места, где можно было бы укрыться от колдунов Черного Круга. К тому же не нужно было брать этот нож. Не нужно. Не стоило тягаться с богами.