Достоевский in love

В течение дня Федор и Анна как могли отвлекали себя работой – она писала под его диктовку. По вечерам Анна плакала в одиночестве, и грусть будто снимала плоть с ее костей. Горе Федора как будто тоже только усиливалось. Есть минуты, которых выносить нельзя. Она уже меня знала; она, когда я, в день смерти ее, уходил из дома читать газеты, не имея понятия о том, что через два часа умрет, она так следила и провожала меня своими глазками, так поглядела на меня, что до сих пор представляется и всё ярче и ярче. Никогда не забуду и никогда не перестану мучиться! Если даже и будет другой ребенок, то не понимаю, как я буду любить его; где любви найду; мне нужно Соню[435].

Роман неуверенно продвигался вперед, время от времени приходила почта – хотя Федор полагал, что ее перехватывает тайная полиция, так как некоторые письма пропадали. Это казалось жестокой иронией теперь, когда он предал свои старые убеждения, чтобы стать непоколебимым монархистом, и когда его вместе с тем обвиняли в излишнем консерватизме либералы. Он даже подумывал о том, чтобы подать официальную жалобу, но вместо этого позволил себе назвать этих безымянных чиновников негодяями в следующем письме Майкову, которое, как он думал, они вынужденно прочтут.

С приходом осени отъезд из Швейцарии стал вопросом выживания. Они добрались до Милана, пешком преодолев горный перевал, собирая по пути альпийские полевые цветы и наслаждаясь их стойкой красотой. Мир спасет красота[436]. В Милане остались всего на пару месяцев. Улочка, на которой они жили, была такой узкой, что соседи разговаривали друг с другом через открытые окна. Здесь я тупею и ограничиваюсь, от России отстаю. Русского воздуха нет и людей нет. Я не понимаю, наконец, совсем русских эмигрантов. Это – сумасшедшие![437]

Было слишком холодно и дождливо, чтобы ходить на долгие прогулки, и, несмотря на смену окружения и сумбурную красоту Миланского собора, Федор решил отправиться во Флоренцию, о которой с поездки со Страховым в 1862 году у него остались теплые воспоминания. Они переезжали с квартиры на квартиру, одну из которых снимали у племянника Наполеона, Антонио Бонапарта[438]. Погода тут была лучше, и они гуляли по Садам Боболи, где зимой цвели розы, или по галерее Уфицци, где стены были покрыты бесконечными изображениями Мадонн с младенцами. Куда бы они ни кинули взгляд, везде они видели мать и ребенка, мать и ребенка.

Там, во Флоренции, их и спасла красота. Анну наполнила новая жизнь. Они говорили о рождении дочери – они были уверены, что ждут девочку, – которую назовут Любовь. Малышка Люба, милая Любочка. Если Федор переживал о рождении первенца, вторая беременность довела его до настоящей паранойи. Затем пришли хорошие новости: после длительного молчания Страхов восстановил переписку с Федором, который уговорил его прислать новое полное издание «Войны и мира». Федор проглотил его, передавая каждый том Анне по мере прочтения. Когда он достиг тома, где жена князя Андрея Болконского умирает в родах, то решил спрятать его. Анна везде искала книгу и ругала его за утрату. Федор извинялся за рассеянность. Она смогла дочитать роман только после рождения ребенка. Жду с волнением, и страхом, и с надеждою, и с робостию[439].