Достоевский in love

Из комнаты раздались наконец уже не стоны, а ужасные, чисто животные крики, невыносимые, невозможные. И вот наконец раздался крик, крик младенца, слабый, надтреснутый[415]. Моего ребенка. Это странное ощущение для отца, но из всех человеческих ощущений оно одно из лучших; теперь я знаю это по собственному опыту[416]. Он перекрестился, сломал замок и ворвался в комнату. В руках у акушерки кричало и копошилось крошечными ручками и ножками маленькое, красное, сморщенное существо, беспомощное до ужаса и зависящее, как пылинка, от первого дуновения ветра, но кричавшее и заявлявшее о себе, как будто тоже имело какое-то самое полное право на жизнь… Анна лежала как без чувств, но через минуту открыла глаза и странно, странно поглядела на меня: совсем какой-то новый был этот взгляд, какой именно, он еще понять был не в силах, но никогда прежде он не знал и не помнил у ней такого взгляда[417].

Федор бросился на колени и поцеловал руку Анны. Это была маленькая девочка, Соня. Тайна появления нового существа, великая тайна и необъяснимая! Было двое, и вдруг третий человек, новый дух, цельный, законченный, как не бывает от рук человеческих; новая мысль и новая любовь, даже страшно… И нет ничего выше на свете![418] Он попросит Майкова, который был ему таким хорошим другом и единственный регулярно писал ему, стать крестным отцом. Мать Анны будет крестной матерью.

Девочка была очень большой, и изнуренная Анна с трудом могла кормить ее. Она не могла и подумать о кормилице, поэтому добавила к Сониной диете коровье молоко и питательные порошки. Федор совершенно наплевал на работу; едва заслышав дочкин голос, он бросал перо и спешил к ней. Она прехорошенькая, – несмотря на то, что до невозможного, до смешного даже похожа на меня. Лежит – точно роман сочиняет![419] О ней он думал, едва только просыпался поутру. Лучшей частью дня теперь стало время купания, когда они с Анной мыли маленькую Соню, Федор заворачивал ее в пеленку из хлопкового пике, застегивал булавками и укачивал на руках. Ее первая улыбка была поистине божественной, и Федору пришла в голову мысль: точно так, как бывает материна радость, когда она первую от своего младенца улыбку заприметит, такая же точно бывает и у бога радость всякий раз, когда он с неба завидит, что грешник пред ним от всего своего сердца на молитву становится. Такая мысль, в которой вся сущность христианства разом выразилась, то есть всё понятие о боге как о нашем родном отце и о радости бога на человека, как отца на свое родное дитя, – главнейшая мысль Христова![420]