Достоевский in love

Конечно, он закатил эту сцену ради Полины. Может быть, не было бы и школьничества, если бы не она. И не понимаю, не понимаю, что в ней хорошего! Хороша-то она, впрочем, хороша; кажется, хороша. Ведь она и других с ума сводит. Высокая и стройная. Очень тонкая только. Мне кажется, ее можно всю в узел завязать или перегнуть надвое. Следок ноги у ней узенький и длинный – мучительный. Именно мучительный[274]. В поезде он признался, что все еще питает надежду относительно их отношений. Она улыбнулась и ничего не ответила.

В Баден-Бадене они не сразу смогли найти отель с двумя смежными комнатами, но Федор был в приподнятом настроении. По пути все время говорил стихами, и когда их попросили подписать регистрационную книгу, расписался – «Офицер». Город оказался довольно абсурдным местом. Здесь был павильон, где оркестр играл смесь европейских и русских мелодий: сперва попурри из «Травиаты», затем вальс Штрауса, а после – инструментальную версию русской песни «Скажи ей». Там было одно дерево, где традиционно собирались русские, – местные так и называли его: «русское дерево». Напротив располагалась кофейня Вебера, а поодаль, конечно, казино, где Федор играл в рулетку, пытаясь следовать своей системе и ожидая возвращения удачи.

Они вместе сидели на кровати в ее комнате в тот вечер, разговаривая. Около десяти принесли чай; Полина попросила Федора сесть рядом и взяла его за руку. Федор сказал, что счастлив вот так сидеть с ней. Она извинилась за свое поведение в Париже и объяснила, что вела себя так не оттого, что не думала о нем. Он едва мог с собой совладать. Импульсивно вскочил на ноги, но тут же запнулся о лежавший на полу башмак и, пристыженный, снова сел.

– Ты куда ж хотел идти? – спросила она[275].

– Я хотел закрыть окно.

– Так закрой, если хочешь.

– Нет, не нужно. Ты не знаешь, что сейчас со мной было!

– Что такое?

Как мог он объяснить?

– Я сейчас хотел поцеловать твою ногу.

– Ах, зачем это? – ответила она, подбирая ноги.

– Так мне захотелось, и я решил, что поцелую.

Они продолжили разговор, но настроение испортилось. Полина спросила, когда зайдет горничная убрать чай, он ответил, что горничная оставит их одних до утра. Посмотрел на нее; она спрятала лицо в подушку.

– Хорошо, – сказала она. – Ну так поди к себе, я хочу спать.

– Сейчас, – ответил он и застыл на несколько мгновений, не отрывая от нее глаз, а затем подошел и поцеловал. Он предложил ей раздеться до того, как потухнет свеча, она ответила, что есть запасная. Наконец он устал играть в кошки-мышки и ушел в свою комнату, оставив дверь открытой на случай, если она передумает. Он лежал, слушая, как она устраивается в постели. Зашел к ней в последний раз – закрыть окно.

– Тебе следует раздеться, – сказал он.

– Непременно, – ответила она.

Он снова вышел и снова зашел – а она снова услала его. На этот раз он закрыл за собой дверь.

На следующий день Федор извинился за свое поведение и объяснил его тем, что был пьян[276]. Он сказал, что она, верно, находит его приставания неприятными. Полина понимающе улыбнулась и ответила, что не против. Вообще она не желает скрывать своего ко мне отвращения; я это вижу. Несмотря на это, она не скрывает тоже от меня, что я ей для чего-то нужен и что она для чего-то меня бережет. Она знает, что я люблю ее до безумия, допускает меня даже говорить о моей страсти – и уж, конечно, ничем она не выразила бы мне более своего презрения, как этим позволением говорить ей беспрепятственно и бесцензурно о моей любви[277].

Сперва казалось, что удача последовала за Федором из Висбадена. По прибытии он направился прямиком к рулетке и за четверть часа выиграл 600 франков. Это раздразнило[278]. Он уверился, что система может решить все его – и Михаила – денежные трудности. Но ситуация тут же изменилась: прорвался и спустил половину выигрыша. Пытаясь отыграться, он повышал и повышал ставки, пока не лишился 3000 франков[279]. В его карманах оставалось всего 250 франков. Как будто это было недостаточно унизительно, теперь ему необходимо было написать невестке и попросить ее вернуть часть денег, которые он переслал Марии. Он написал и Михаилу, умоляя одолжить 100 рублей, чтобы удержаться на плаву.