Доспехи бога

Эту сказку я знаю наизусть. Но меня сейчас интересует не классическая версия. Не та, которую поют на площадях.

— Нет оперативных данных, — огорченно вещает комп. — Запросить архив?

Незадача. Архив — дело нудное. Там, помнится, сотни три местечковых вариантов, не считая позднейших и сохранившихся частично. Если бы хоть знать, что искать…

И все-таки говорю:

— Да.

По наитию вбрасываю ключевые слова: бог, судьба, преображение, всевластие — все, что приходит в голову. В мою бедную, гудящую голову, раз за разом понимая: не то. Не угадал.

На «бога» и производные — ноль ссылок. Конечно. Вечный есть, Предвечный тоже, Светлые. — аж четверо, а бога нету. Зато на «судьбу» — за тысячу. Ищи-свищи…

Ищу.

— «Вознесение», «прощение», «возвышение»… Не то.

Слишком много ссылок, слишком много! Не могли все же наши пропустить такой распространенный вариант. Это должно быть что-то очень штучное, очень эксклюзивное, глухо-провинциальное…

Если это «что-то» вообще есть. Если мне не примстилось.

— «Обещание», «обетование», «отлучение»…

Тридцать минут до старта.

Можно, наверное, перетерпеть эту боль, она здешняя, она не полетит со мной на орбиту, да ее, оказывается, уже почти и нет, иссякла, выдохлась, но меня по-прежнему бьет озноб, меня лихорадит — словно вот сейчас, в эти последние минуты, решается что-то очень важное, и, оторвавшись от поверхности Брдоквы, я уже никогда не узнаю правды; словно она нужна мне, эта правда…

— «Правда». «Истина». «Царство».

Это уж скорее про Ллана…

— «Возрождение», «воскрешение», «бессмертие»… Вот оно!

Всего одна фраза, даже пол-фразы, без конца и без начала.

…[и сказал] Вечный: и предан будешь, и мертв будешь, и воспрянешь, если тверд будешь, по воле Моей [бессмертен] будешь, и вернешься, и [задуманное] завершишь…

И пометка: «Фрагмент позднейшей интерепретации. Записано в Южной Камари».

Вот, значит, из какой дыры он был родом…

Кибер таращится на меня из ниши отсека. Не бойся, глупыш, это не игла, это всего лишь электронная отвертка, к тому же холодная. Сейчас, малыш, сейчас; ты лучше голеньким побегай, целее будешь. Не стоит тебе в этих латах бродить, большой тут на них нынче спрос ожидается…

Быстрее, быстрее…

Сделано.

Барахлишко вот сюда, в капсулу, тебе она без надобности, пешком доберешься…

Щелчок по носу — и остолоп оживает.

Поигрывая мышцами, идет к выходу. Исчезает за дверью.

— Готовность номер один, — сообщает комп.

— Принято, — отзываюсь я. — Капсулу отделить на взлете.

Ну что ж, Брдоква, долг платежом красен. Я не мог знать, что этот парнишка хотел всего-навсего стать богом. Последнее дело — убивать чужих богов. Но я — не Вечный, и вернуть его не смогу.

Тебе нужен бог? Давай попробуем вместе!

И плюнь, Брдоква, в глаза всякому, кто скажет, что богом быть труднее, чем директором Департамента…

Эпилог

Когда в весенней степи ловчие отбивают от матери голенастого теленка с кожистой припухлостью посреди крутого лба, он сперва дичится, шарахается и даже пытается боднуть — забавно и неумело; спустя время — радостно бежит навстречу, смешно хлопая лиловыми веками и норовя лизнуть знакомо пахнущую руку, а от чужих бежит прочь, забавно взбрыкивая и покряхтывая. Это еще не бойцовый бык, а только заготовка, алмаз, нуждающийся в огранке. А вот когда, воспитанный должным образом, вздыбит он гребень и взроет утоптанную землю турнирного поля острым копытом, когда кровь, туманящая выпуклые глаза, сверкнет на песке арены — тогда-то, и только тогда оценят зрители искусство умельца, готовившего зверя к единственному в жизни сражению.

Поединок с единорогом — высокая потеха сеньоров, и никто не скажет, что в этом бою человек всего лишь хладнокровный убийца, ибо неудачники нередко возвращается домой на носилках, тщательно обмытые для отпевания, а победителей, увенчав розами, отсылают на пастбище — жить и давать потомство…

Всякий мальчишка на селе мечтает стать бычьим пастухом, отважным, могучим и почти свободным. Но не каждому дано умение воспитать бойцового быка, не каждому дано разбудить в скалоподобном теле заложенную от роду страсть к схватке и победе. От отца к сыну, к внуку, к правнуку передаются сокровенные секреты и тайные уловки. Потому-то бычьим пастухам во всем поблажка, даже если рушится мир.

Вот и Тоббо уцелел.

Он ведь уже почти шагнул за черту; его, полуживого, выволокли из лечильни, вырвав из рук сердобольных монахинь, наскоро показали кому-то, тотчас закивавшему, о чем-то спросили и, не дожидаясь ответа, повели вешать.

Но не повесили.

Выдернули из петли в последний миг.

И ни палач в пурпурном камзоле, ни судья в алой мантии не посмели противиться повелению столь высокой персоны, как новый владетель Баэля…

Добр граф: снизил на три года оброки. Снисходителен: едва заняв престол, повелел собрать всю пытошную снасть и утопить в омуте, а вилланов за провинности наказывать лишь плетью али кнутом. Но, надо сказать, и не без причуд. Никому иному из сиятельных эрров в голову не придет, заехав в домишко бычьего пастуха, оставить свиту в ста шагах от ограды и выпивать с собственным вилланом.

Как, скажем, нынче.