Читаем Доспехи бога полностью

Увы, добрый сын заблуждается. Грех крепок, грех прельстителен, и немало еще придется потрудиться, чтобы когда-нибудь пришел день, когда очередной грешник воистину окажется последним…

И вот тебе доказательство, добрый сын!

В ближних кустах отчаянно взвизгивает женщина.

Вопит благим матом.

Выкатывается из кустов, плашмя кидается Ллану под ноги, тычась носом в стопы: простоволосая растелешенная баба лет тридцати с круглыми мокрыми глазами…

– Помоги-и-и, оте-е-е-ец! Помоги-и-и! Обесчести-ил, степняга-а подлый! – одуревшая от собственного визга, она смяла пушистую траву, забилась, словно в падучей; бесстыдно мелькнули сквозь разодранный подол толстые белые ляжки. Вслед за нею стражи Судии, подталкивая рукоятками секир, выволокли к Древу отчаянно упирающегося плосколицего крепыша в коротком лазоревом плаще и спадающих без пояса штанах…

Неприятное лицо: прыщеватое, с едва пробивающимися усиками; а одежда богатая, едва ли не рыцарская, да при том – новенькая; с первого взгляда видно, не с чужого плеча снял. На щеках, параллельно носу – глубокие насечки. Но все это так, мелочи, важно иное – волочится за прыщавым, метя траву, шитая серебром голубая накидка.

Негодяй – из лазоревых; мерзавец – человек Вудри.

А Вудри своих людей на суд Справедливости не отдает…

Он ведет себя хозяином в стане, а король молчит, словно так и надо, и оттого Высшему Судии подчас бывает досадно. Никто не спорит: заслуги Степняка велики, и воинская сноровка его заслуживает всяческого уважения. Но Ллана не обмануть! Ллан видит скрытое; Ллан чует: смрадный дым источает душа первого воеводы…

Время ли ссориться с Вудри?

Нет, еще не время.

Три тысячи его лазоревых – десница королевского войска, а пятьсот беззаветных, посвятивших себя Справедливости, – становой хребет его. Не должно затевать свару, во всяком случае – до поры. Пока не усмирен Юг; пока не разбиты сеньоры…

Ну что ж.

Некогда молодой епископ Вуррийский славился способностью находить решения, приемлемые для всех, пускай и ненадолго. А коль скоро так, то пусть он, давно исчезнувший, вернется ненадолго и поможет тому, кем стал.

Наклонившись, Ллан дождался, пока плосколицый оторвал от травы блуждающий взгляд. Злоба и ярость полыхали там. Но недолго. Сморгнул бесштанный, заслезились глаза – и через миг осталась меж пушистых, странных и неуместных на прыщавой харе ресниц только лишь дикая, выжженная ужасом тоска.

Высший Судия почти незаметно поморщился.

Во рту стало горько.

Как всегда, когда приходилось идти против себя самого.

– Грабеж доказан? – коротко, отрывисто.

– Да, отец Ллан. Что отнял, изъято и возвращено, – чеканит страж.

– Насилие?

– Нет, отец Ллан. Вдвоем были они. Некому подтвердить.

Значит, лишь грабеж доказан. А свидетелей насилия нет.

И это хорошо, мурлыкнул никому, кроме Высшего Судии, неслышный голос епископа Вуррийского. Никем не подтвержденное можно полагать не бывшим. Да и сама обвинительница не являет собою образец непорочности.

Смягчение кары допустимо…

Кусает губы Высший Судия – до крови, до огненной боли.

Все правильно. Все просчитано и учтено. Вот только последовать совету – значит перестать быть собой, нынешним. Ибо справедливость – одна. На всех. Во веки веков.

Иначе нельзя.

А Вудри… разве он – выше справедливости?

Удивленно и жалобно пискнув, сгинул тот, кого давно нет.

Ллан вытянул руки, рывком сдернул с плеч вора лазоревую накидку, взмахом подал сигнал и подтвердил, убивая малейшее сомнение:

– В яму!

– Отец!! – в ноги опять подкатилась, ткнулась лбом в сандалии уже забытая, выброшенная из памяти женщина. Трясущимися, скользко-потными руками распутывала матерчатый узелок; на траву сыпались, бренча и позвякивая, дешевенькие колечки, цепочка с браслетиком из погнутого серебряного обруча, другая мелочь. – Отец, погоди! Ведь вернули же все, все ж вернули… а что завалил, так от меня ж не убудет, сама ж в кусты-то шла… во имя Вечного, не губи парня… смилуйся…

Ллан недоуменно приподнял бровь.

– Сама?

– Истинно так… Как есть сама…

Разметались по траве сальные космы. С неприкрытой жалостью глядят на дуру неприметные охранники Высшего Судии. Они-то понимают: глупая баба только что сама решила свою судьбу.

Не часто, но все-таки бывает так, что распутниц карают всего только плетью. Но здесь еще и оговор. А оговор – грех непростимый.

Ни слова не говоря, Ллан кивнул.

Крик умолк. Баба исчезла. Вслед за нею, уже сгинувшей в темном провале, поволокли лазоревого. Даже не связывая. Просто: руки назад, голову к земле…

И зря. Он – вырвался, вывернулся ужом из крепких рук и, воя, бросился назад.

Головой вперед промчался мимо Ллана, едва не задев его, и рухнул в ноги спрыгнувшему с коня щеголеватому всаднику.

– Ыыыыыыыыыыыыыыыыыыы!

Не глядя на скулящего, Вудри подошел вплотную к Ллану.

– Отец Ллан… – Прыгающие усы выдавали, как трудно Степняку сохранять хотя бы видимость спокойствия; заметно дрожали посеревшие губы, в округлившихся глазах – ярость. – Это Глабро, мой порученец… С самого начала. Со степи! Понимаешь?

Вот оно что. Еще со степи. Разбойник…

Перейти на страницу:

Похожие книги