Досье генерала Готтберга

Ничего дельного скорее всего не приходило Борису Борисовичу в голову, и потому поначалу он вел себя смирно, не представлялся, старался не попадаться мне на глаза, следил издалека, прикидывая. Он присутствовал на похоронах, когда над могилой Грица прогремел прощальный салют и священник отчитал псалмы. Я стояла у могилы на кладбище Макарьевского монастыря, в которую только что опустили гроб, опиралась на руку Кузьмы, тайком смахивавшего рукавом слезы, а Борис Борисович, как говорили позднее, стоял прямо за моей спиной, но я не обратила на него внимания. Так и похоронила я Гришу, под скорбные речи генералов, под скупые слезы на глазах его офицеров, под клятвы вернуться и перенести его прах в Петербург. Но этого так никогда и не случилось. Оставшись в России, я сразу, как только стало возможным, приехала в Ростов и узнала страшную весть — Макарьевское подворье снесено, кладбище сравняли с землей, на его месте возведен новый Дворец культуры. А когда фундамент ставили, то много костей перерыли — наверное, среди них был и прах Григория. Так что могилы его не осталось, ничего не осталось от Грица в России. Он живет в моей памяти, а для всех остальных, в том числе и многих бывших друзей, не просто мертв — сгинул в небытии.

После гибели Гриши генерал Шкуро, некоторое время ухаживавший за мной, предлагал мне поддержку в возвращении в Париж, где меня, конечно, встретили бы великая княжна Мария Павловна и Ирина Юсупова. Я склонялась к тому, чтобы принять его предложение, понимая, что словесной благодарностью дело не обойдется. После смерти Григория со мной мало церемонились, знали, что я бесприданница, не имею никаких своих средств, а что отец мой был офицером — да мало ли их! На что я могла претендовать? Только — стать содержанкой — больше ничего, на какие деньги я бы жила в Париже? Шкуро предложил мне апартаменты сначала в Одессе, а после, если придется — в Париже и Лондоне, — полный гардероб и прочее. Но при этом я должна была стать его любовницей. Княгиня Белозерская, к тому же молодая и хорошенькая, — генерал знал, для чего намеревался тратить деньги. И мне не оставалось ничего, как согласиться, несмотря на весь ужас и отвращение, которое я испытывала к подобной ситуации.

До сих пор жизнь щадила меня, — но это закончилось навсегда. Быстрое наступление красных разрушило все планы: при отходе Деникина возникла сумятица, я отбилась от дивизии Шкуро и оказалась с разбитым подразделением ротмистра Каретникова, отставшего от армии намеренно. Этот Каретников происходил из донских казаков, но сам по себе был человеком скверным. В царское время его сдерживала дисциплина и общий господствующий порядок. Когда же все рухнуло, и каждый мог позволить себе, что душе угодно, совершенно безнаказанно, Каретников тоже решил не терять время зря. В Белое дело он не верил, на батюшку-царя плевать хотел, с красными ему тоже было не по пути, поскольку в руководстве было много евреев, которых Каретников на дух не переносил. Больше всего ему нравилось распоряжаться самому, никому не подчиняясь. Каретников сколотил вокруг себя группку таких же разнузданных негодяев. И поставил одну задачу — награбить как можно больше, и с тем спокойно отбыть в Европу. Кто был никем — тот станет всем, — девиз времени очень пришелся ему по вкусу, правда, в его собственном, весьма оригинальном понимании. Со мной он тоже не церемонился, — изнасиловал и сделал любовницей. Притом постоянно унижал, заставляя снимать и надевать ему сапоги, выносить его ночной горшок, стирать его белье — это была жестокая школа. Я думала, что сойду с ума, никакие мольбы не помогали. Несколько раз я пыталась бежать, но меня ловили, жестоко избивали, держали в холодном подвале, куда бандиты Каретникова мочились в щелочку. Чтобы я больше не «рыпалась», ко мне приставили двух бывших унтер-офицеров, которым Каретников разрешил «иметь бабу в очередку», пока ему самому не приспичило.

Не знаю, чем бы закончилось для меня это чудовищное испытание, наверное, я не выдержала бы и в конце концов наложила бы на себя руки. Но, верно, ангел-хранитель не покинул меня, потому что помощь пришла неожиданно. Один из унтеров, не утративший окончательно остатков совести, когда-то служил в охране Царского Села, где проживала монаршья фамилия. Княгиня Алина Николаевна частенько навещала его дочку, которая застудила ногу и не могла ходить несколько лет. Благодаря заботам княгини девочка поправилась. Узнав, что охранять ему придется Катьку Белозерскую, как выражался Каретников, этот человек спросил, кем прихожусь я княгине Алине. Когда же я сказала ему, что я — вдова ее единственного сына, мое положение резко переменилось. Василий Лопатин, так звали унтера, оградил меня от домогательств своего товарища и сделал так, чтобы и Каретников вспоминал обо мне пореже. А когда на банду Каретникова налетели конники Котовского, в сумятице боя помог мне бежать и сам отправился со мной, так как Каретников был ему противен.