Дорогие мои

– А он что, вернулся?

– Да нет.

– Ну а как же он нас найти-то мог?

Хозяин приехал как раз к двенадцати ночи. Обрадовался, извинялся, что был занят.

– Эма, в общем, вы не волнуйтесь.

Я говорю:

– Там ни воды, ни электричества, ни туалета нет.

– Завтра будет, – сказал Виктор Михайлович.

Утром встали в своей «лаблатории», вокруг пустырь, обнесенный дощатым забором. А далее раскинулись бескрайние поля. Леса поблизости нигде не наблюдалось. Возле забора два солдата рыли яму, это они делали туалет. Потом с другой стороны забора появился пьяный и заорал мне:

– Па сюда… па сюда.

Я подошел.

– Вот ты писатель, да? – спросил пьяный. Народ, видно, был уже осведомлен о моем приезде.

– Вот ты и напиши, – продолжал пьяный, – пока тебя не было – и туалета не было. Куда было народу ходить? А ты приехал, и туалет делают. Вот ты и напиши.

– Обязательно напишу, – сказал я. И выполняю сейчас это обещание.

Мы позавтракали у председателя, пошли осматривать деревню. Чисто было только возле немецких домов. Мы поискали молока, но молока ни у кого не было. Не было ни коз, ни коров, колхоз оказался свекловодческим. Даже петрушки и укропа купить было невозможно.

Мы с женой вышли в поле. Где-то далеко у горизонта виднелся лес. В поле мы обнаружили «Волгу», а в окрестностях её самого председателя.

Какой-то мужик в промасленной спецовке крыл председателя матом, а Виктор Михайлович спокойно сидел и слушал.

Механизатор матерился минут пятнадцать. В конце председатель сказал:

– Ну, всё, иди работай, – повернулся к нам и сказал: – Садитесь, подвезу.

Мы поехали по полям.

– Ну, я тебе, эма, говорил, что они гречку не туда посадят?

– Говорил.

– Так оно и вышло. Теперь всё пересеивать надо. Вернулись в деревню или посёлок. Хотелось есть.

В столовой никого не было. Пошли домой к поварихе. Она открыла столовую и налила нам супа из котла, а также положила в железные миски кашу с тушенкой.

Всё съели, да ещё и миски хлебом вычистили.

– А склад-то у вас есть? – поинтересовался я.

– Есть, – согласилась повариха.

– А чего там есть?

– А что председатель выпишет, то и есть.

– А баранина есть? – не унимался я.

– Ну, ежели председатель выпишет, значит, есть. Вечером у нас в «лаблатории» уже был свет, правда, занавесок на окнах не было, так что мы просматривались отовсюду.

Утром шли по улице. Я вспомнил про карпов в прудах.

Спросил у прохожего:

– А пруд-то у вас есть?

– Да, вон, – сказал он, и показал на ручей.

На ручье была плотина. Вода была грязная, темная. Вопрос о карпах отпал сам собой.

– А карпы-то здесь есть? – не удержался я.

– Да вон там ещё пруд был, но его спустили. Там деревня была, – показал он на голое место.

– Как – деревня?

– Как-как, сядь да покак, – сказал мужик – Деревня была семьдесят дворов, а как объединили в колхозы, так деревня и вымерла. Тому уж лет двадцать.

Вот такая жизня наша, – сказал мужик и пошел себе в валенках посреди лета.

Поискав снова молока и овощей, вернулись в столовую.

Овощей никто не продавал, потому что самим мало. А коров почти ни у кого не было, потому что кормов нет.

Поели опять супа. Вернулись в «лаблаторию», а тут нас уже и конюх нашел:

– Велено на лошади прокатить.

Конюх вывел из конюшни шикарного коня. Запряг его в ландо, и покатили по аллее вдоль свекловичных полей.

Конь нёс ландо легко и быстро. Лена моя впервые ехала на лошади, поэтому очень боялась, что ландо перевернётся. Но неприятности ждали её совсем с другой стороны.

Конь вдруг приподнял хвост, и, не замедляя хода, стал сыпать на дорогу большие зелёные котяки. Запахло естественными удобрениями.

– Всё, – сказала жена, – больше не могу. Давай уезжать.

– А деревня? – тихо сказал я.

– Нет здесь никакой деревни.

Действительно, никакой деревни не было. Поселок городского типа, под Москвой, но ещё и грязный.

Доехали до карьера. Сели на берегу. Тут же появился автомобиль. Из него вылезло пьяное начальство, искупалось в семейных трусах, ещё выпило и удалилось.

Пора было ехать назад, что и сделали.

И что интересно, пока конь пасся, он ничего себе не позволял. А как только поехали, он снова начал удобрять дорогу.

Может, у него рефлекс, а может, таким способом он выражал презрение к горожанам.

Вечером, в гостях у председателя, я решился. Я долго говорил ему, как мы его уважаем и какой он замечательный человек. Но хорошо бы нам куда-нибудь поехать, где можно и поесть, и искупаться.

– Верно, – поддержала нас жена Виктора Михайловича, – отвези их на турбазу.

Мы с ним выпили, и он рассказал, что и в Москву в министерство его звали, а он из своего колхоза уезжать не хочет. Действительно, любит свою деревню, действительно, фанат своего дела.

– У меня, – сказал он, – каждый третий будет машину иметь.

И я ему верю.

– Только вот деревни уже не будет, – сказал я.

– Да, той, которая была, с лесом, рекой, с огородом своим, не будет, а будет другая – с сахарным заводом, с «Жигулями», парком машин. Я сейчас уже полгорода снабжаю. Всё куда идёт? В центр. Нам хрен чего оставляют.

– Но ведь даже овощей в вашей деревне нет.