Дорогами Чингисхана

Как и другие слухи о Монголии, этот также оказался не совсем соответствующим действительности; как я обнаружил, все зависело от того, с кем общаешься и насколько собеседник предпочитает умалчивать какие-либо факты или раскрывать их не полностью. Мне предстояло встретиться с выдающимися монгольскими учеными, рассказавшими, что даже во времена, когда советское влияние ощущалось наиболее сильно, они тихо продолжали изучать историю Чингисхана, писали и защищали научные труды об эпохе империи. Опасно было, как они объяснили, слишком открыто сообщать о теме своего исследования. У тех, кто был осмотрителен, больших проблем не возникало. Но во времена, когда партийные идеологи искали «козлов отпущения», которых можно обвинить в отказе от идеалов и антисоциалистических взглядах, власти могли наброситься на всякого видного ученого или политика, осмелившегося почитать память Чингисхана.

Мне рассказали о широко известных в стране событиях 1962 года, когда в Монголии попытались реабилитировать Чингисхана, — слишком рано, как оказалось. На том месте, где, как принято считать, за 800 лет до того родился Чингисхан, был воздвигнут достаточно некрасивый памятник — белая стела высотой 36 футов (11 м) с нанесенным на нее грубым контурным портретом императора. Один весьма заслуженный член партии, входивший в состав Политбюро и являвшийся секретарем Центрального Комитета, по имени Томор-Очир, посетил церемонию открытия, что с его стороны было неблагоразумно. Вскоре после этого он был обвинен в инакомыслии, подвергся жесткой критике на страницах «Правды», исключен из Политбюро, смещен с должности и поставлен на незначительный пост вдали от столицы, а в конце концов вообще исключен из Монгольской коммунистической партии. Набор памятных марок, выпущенный к восьмисотой годовщине со дня рождения Чингисхана, был поспешно изъят из продажи (несколько экземпляров все же попали за границу и были скуплены коллекционерами). Сейчас, по прошествии двадцати восьми лет, так называемые ошибки Томор-Очира подверглись переоценке, он был реабилитирован и восстановлен в партии. Но реабилитация была посмертной — в начале 1980-х годов Томор-Очир был зарублен топором в собственной квартире, при невыясненных обстоятельствах.

Пасмурным и весьма прохладным сентябрьским утром, ровно в десять часов, экскурсионный автобус доставил меня на центральную площадь Улан-Батора, увековечивающую память исторических деятелей страны, и повез туристов дальше — в тот день им пришлось обойтись без лектора. На тротуаре меня встретил и приветствовал хорошо одетый мужчина лет сорока пяти, в очках, подтянутый, с буйной шевелюрой стального оттенка, — мне он показался как раз тем, кем и был: хорошо устроившимся лощеным бюрократом из центральной администрации. Он представился, изъясняясь по-английски неуверенно (как я — по-русски), — его звали Ариунболд, и он был секретарем Монгольского Национального комитета по реализации проекта ЮНЕСКО «Шелковый путь». Вместе мы прошли по восточной стороне огромной пустынной площади, в центре которой возвышался памятник Сухэ-Батору, «Топор-Богатырю», изображенному верхом на встающем на дыбы коне. Сухэ-Батора сделали новым символом Монголии, который, по расчетам коммунистов, должен был потеснить образ Чингисхана. Сухэ-Батор был сыном бедного арата, то есть крестьянина; в 1920 году он передал советским властям важное послание с просьбой о помощи, которое тайно перевез, спрятав в рукояти хлыста. Его останки были перенесены в мавзолей, где покоится и Чойбалсан, — это мрачное мраморное сооружение представляет собой уменьшенную копию мавзолея Ленина на Красной площади в Москве, и его создатели никак не проявили собственной фантазии.

Ариунболд провел меня с задней стороны Государственной оперы — я решил, что это именно она, по псевдоклассическому портику, — и мы пришли в самое высокое здание в центре Улан-Батора — деловой центр, где находились представительства нескольких международных культурных организаций. Там, на восьмом этаже, располагался его кабинет в Международном центре изучения Монголии. На столе лежала тонкая папка. Это, как он сказал, было составленное монгольской стороной предложение об экспедиции по Шелковому пути при поддержке ЮНЕСКО. Я пролистал документ. Он представлял собой несколько измененное изложение, совпадающее абзац к абзацу, того самого предложения об экспедиции по следам Чан Чуня, которое я отослал в Улан-Батор пятью месяцами ранее. Имена были изменены, маршрут — тоже: в этой заявке предлагалось не следовать по пути китайского мыслителя из Пекина к Гиндукушу, а направить группу монгольских всадников из центральной Монголии по маршруту средневековых гонцов во Францию.