Дорога в жизнь

А главное, не было у Елены Григорьевны интереса, любопытства к людям, не было той сосредоточенности, при которой хочется заглянуть человеку в глаза и подумать: кто ты, что ты? Чего хочешь, куда идешь, чем станешь? Она ничего не могла рассказать о ребятах — ни об одном. «У него удовлетворительно», — говорила она, когда ее спрашивали о Жукове. «У него неудовлетворительно», — отзывалась она о Коробочкине. И только.

Зачем она стала учительницей? И почему именно учительницей истории? Понять было невозможно. А всего непонятнее — зачем Николай Иванович женился на ней. Людей более чужих, более несхожих нельзя было и представить себе.

Замечания Софьи Михайловны по поводу своих уроков Елена Григорьевна выслушивала неохотно, ворчливо возражала: «Я следую программе… В учебнике сказано так… Что значит — скучно? Ведь это не урок танцев!»

— Ох, опять завтра история! — с тоской сказал как-то Король, собирая тетрадки.

— Что же вы с таким отчаянием говорите об этом? — удивленно обернулся к нему Владимир Михайлович.

— Да что… ничего я не запоминаю. Скука. Имена какие-то… Тиберий — что за имя такое? И на что мне про него учить?

— То-есть как? Что-то я вас, Митя, не понимаю.

— Не нравится мне этот Тиберий. Двуличный. Думал о своей выгоде, а притворялся, что заботится о народе… Владимир Михайлович, вы что? Голова заболела?

Владимир Михайлович стоял белый, как мел, даже губы побелели. Руками, которые вдруг перестали его слушаться, он что-то вынимал из портфеля и снова без толку совал обратно. Ребята растерянно смотрели на него: они никогда не видели его рассерженным и не понимали, что случилось. Не может же он, в самом деле, обижаться за какого-то Тиберия, который помер с лишком две тысячи лет назад!! Во всем классе один я понимал, что он не только обижен за Тиберия, но и без памяти зол на Елену Григорьевну.

— Садитесь, Королев, — сказал наконец Владимир Михайлович, чуть ли не впервые называя Короля не по имени, а по фамилии. — И вы, Стеклов, и вы, Репин, — все садитесь. Семен Афанасьевич, — официально обратился он ко мне, — с вашего разрешения я задержу на некоторое время пятую группу.

Он прошелся по комнате и остановился у окна:

— Когда жили братья Гракхи? Скажите, Жуков.

Саня встал:

— Во втором веке до нашей эры.

— Так. А скажите, Саня, как жили крестьяне в древнем Риме во втором веке до нашей эры?

— Очень плохо жили, Владимир Михайлович. У них не было земли. Вся земля была у богатых.

— А земля, завоеванная в походах, кому принадлежала?

— Она считалась общественная, а на самом деле тоже была у богатых. Они брали ее в аренду и считали своей.

— Верно. Садитесь, Саня. Так вот, один римлянин, Гай Лелий, взялся было уничтожить эту несправедливость. Он предложил отнять у богатых лишнюю землю и разделить ее между малоземельными и безземельными. Но в самую последнюю минуту Гай Лелий побоялся ссориться с богачами и взял свое предложение обратно. За это его прозвали «благоразумным». Боязнь за себя, за свое спокойствие и безопасность взяла верх над чувством справедливости. Не знаю, можно ли гордиться таким прозвищем — «благоразумный». Думаю, это позорное прозвище.

— Верно! — подтвердил с места Король.

— Тиберий Гракх не был благоразумным, — словно не слыша его, продолжал Владимир Михайлович. — Тиберий готов был защищать справедливое дело до последней капли крови. Он не мог спокойно смотреть, как нищают римские крестьяне, какое жалкое существование они влачат. «И дикие звери, — говорил он, — имеют логова и норы, куда они могут прятаться, а люди, которые сражаются и умирают за Италию, не владеют в ней ничем, кроме воздуха и света, и, лишенные крова, как кочевники бродят повсюду с женами и детьми. Полководцы обманывают солдат. Множество римлян сражается и умирает за чужую роскошь, за чужое богатство. Их называют владыками мира, а они не имеют и клочка земли». Как вы думаете, Королев, такие слова, такие мысли могут быть у человека корыстного и двуличного?

— А нам не говорили!.. Нам говорили…

— Погодите. Но самый страшный человеческий порок — жадность. Жадность порождает все остальное. Богачи ни за что не хотели расстаться со своими богатствами. Не хотели отдать ни клочка земли, ничем не хотели поступиться. Однако они боялись завязать открытый бой с Тиберием, которого народ глубоко любил и уважал. И они уговорили Октавия выступить против Тиберия и отклонить предложенный им закон. А если в коллегии трибунов хоть один человек высказывался против какого-нибудь предложения, это значило, что оно отклонено, хотя бы все остальные и соглашались с ним. Но Тиберий не отступал. Он предложил новый закон, по которому богачи должны были немедленно освободить общественные земли. Вы, Королев, говорите, что Тиберий был корыстным. А вот послушайте, что он сделал…