Дориан: имитация

— Да брось ты, Бэз, — Уоттон решил прервать эти неприятные шатания из стороны в сторону, — то тебе хочется увидеть свою вещь, то не хочется. По-моему, Дориан сделал очень щедрое предложение — с чего ты так топорщишься?

Бэз глянул через стол в блестящие, затуманившиеся глаза Уоттона, обвел взглядом его еще уцелевших соучастников по преступлению против здоровья. И действительно, почему он так старается отвертеться? Дом Генри опасен для него, он это знал, — разве дом Дориана может оказаться еще худшим? Конечно, в характере Дориана присутствуют неприятные черты, но он, по крайности, не наркоман, как Генри. И Бэз решился. «Ладно, тогда прощаемся. Пойду за сумкой».

Бэз вышел, а Дориан, такой же учтивый и невозмутимый, каким он здесь появился, описал вокруг стола прощальный овал. Сказать по правде, компания на другом конце стола углубилась не столько в Балканы, сколько в бокалы, так что невразумительно попрощалась с Дорианом лишь одна Нетопырка, прочие же просто от него отмахнулись. К возвращению Бэза все, кто сидел за столом, уже смирились и с его утратой, решив, что Дориан попрощался с ними за обоих. Бэз подождал несколько мгновений в слабой надежде, что Уоттон или Нетопырка обратят на него внимание — попросят вернуться даже и вновь присоединиться к компании. Однако они, похоже, не замечали его и через несколько секунд Бэз, натянув плащ, пошел за Дорианом вверх по лестнице. Последними, кого он увидел прежде чем длинная, освещенная угасающими свечами зала скрылась внизу из глаз, были снова заснувший Фертик — и Уоттон, пытавшийся с помощью Сойки заставить погрузившегося в глубины бессознательного человечка, курнуть из трубочки.

12

Когда они вышли на улицу, Бэз попытался завести разговор, как это водится между нормальными людьми, покидающими званный обед, однако Дориан разговаривать не пожелал. Он затолкал Бэза на откинутое почти до лежачего положения пассажирское сидение своего спортивного «Эм-джи», а сам занялся съемом и укладыванием брезентового верха. В непосредственной близи от них город был тих, однако со стороны Кингз-роуд до Бэза доносились рев, гогот и крики «ура» — свидетельства чьего-то бодрого веселья. Он ощущал усталость, такую усталость. На обычные его процедуры, на медитацию, на приготовление настоев у него сегодня времени не нашлось. Ни в одну из них по отдельности он особенно не верил; важным было их сочетание, сознание того, что он заботится о себе, ухаживает за Бэзом. И что оно может означать, это внезапное решение остановиться у Дориана? Да ничего хорошего. Ничего здорового. Бэз вел теперь жизнь трезвую, благонравную. Сегодня же, впервые за пять лет, он ощущал себя врезавшимся с налета в холодное, жесткое плечо существования.

И это даже не было метафорой, потому что, когда Дориан плюхнулся на водительское сиденье, и начал взвинчивать маленькую машину, пока та не взбрыкнула и не вылетела на дорогу, Бэз обнаружил, что Уоттон был, в сравнении со своим протеже, водителем осмотрительным и осторожным. Когда механическое подобие скейтборда, скользя, обогнуло на вираже первый угол, Бэз, потянувшись назад, — проверить как там его сумка, — обнаружил, что она плотно заткнута под сиденье, а едва машина с визгом остановилась на перекрестке, постарался покрепче затянуть ремень безопасности. Какого черта, Дориан, — крикнул он перекрывая шум ветра, — помедленнее!

— Зачем?

— Затем, что ты нас, на хер, угробишь, вот зачем.

— Тебе так и так предстоит умереть, Бэз, однако твои возвышенные убеждения останутся гарантией того, что малая толика бэзовости сохранится в атмосфере, заставляя всех нас непрерывно чихать.

— Ты жестокая сволочь, Дориан.

— Жестокая, возможно, однако очень и очень живая, Бэз, и тебе это известно лучше большинства прочих.

Через миг они остановились на светофоре у «Харродза». Удивительно, как много важных разговоров между нашими персонажами происходило в тени этого роскошного торгового центра, чьи утыканные золотистыми шарами контуры маячили сейчас в темноте. Одно из возможных объяснений состоит в том, что вседержитель того мира, в коем обитали Дориан, Бэз и Уоттон, был божеством сонливым и, подобно Фертику, подремывал, пока создания его описывали все сужающиеся круги, все теснее переплетаясь в цепочках групповой содомии. В темных пределах маленького автомобиля ладонь Дориана заползла, точно тарантул, в пах Бэза. А это к чему, Дориан? — спросил тот, сжав ее своей.

— К сексу, Бэз — помнишь еще о таком? Или две змеи — СПИДа и благочестия — так обвились вокруг твоего члена, что обратили его в бесполезный кадуцей? — Свет переменился, машина понеслась, ладонь осталась на месте. Дориан вел автомобиль одной рукой. — Ты разрешил бы мне заботиться о тебе, Бэз? — спросил он.

— О чем ты? — Бэз не поверил своим ушам.

— У меня есть деньги, есть время. Я только потому и веду себя с тобой так скверно, что чувствую вину за случившееся в Нью-Йорке. Дело лишь в этом, ну, и еще во влиянии Генри — ты ведь знаешь, каков он.