Доплыть до грота

Вот это все я и написала в сочинении. Но меня на смех подняли. Вообще я их понимаю. Немного. Потому что там писали про таких людей, которые как-то старались улучшить мир. Ну, про мать Терезу, например. Про Гагарина, само собой. И это тоже ведь сложно: написать про Гагарина так, чтобы было интересно.

Про него Кирилл написал.

Мне нравится читать сочинения Кирилла. И сам Кирилл нравится. Не как парень, а просто как человек. Но я боюсь, что меня неправильно поймут, если я каждый раз буду комментировать его сочинения. Поэтому я всегда читаю не три чужих сочинения, как положено, а три плюс еще одно, Кирилла. Почему я боюсь? Ну, не то чтобы боюсь, я не так выразилась, наверное. Просто… не знаю даже, как это словами сказать. Ну, если бы я была в него влюблена, было бы проще, понятнее. А мне он просто нравится. Хорошо бы с ним дружить по-настоящему. Все равно он мне в парни не годится. Он маленький, понимаете? На полголовы меня ниже. Нам же неудобно будет. Ну, целоваться и вообще. Он будет стесняться. Но пишет он здорово! Я всегда его читаю, только комментирую не всегда.

В общем, надо мной поржали. Я бы в другой раз не обратила внимания совсем, но несколько человек мне написали: «Тебе не кажется, что восхищаться неудачницей – странно?» Я, конечно, кинулась в бой. Эмма Гейтвуд – неудачница? Да она национальный герой! Она первая из женщин прошла тропу Аппалачи! «Ну и что? – отвечали мне. – В чем ее подвиг? Как она сделала мир лучше?», «Конечно, неудачница: муж ее бил, она только и делала всю жизнь, что рожала детей, ничего в жизни не добилась». Вот это как-то чересчур для меня, правда. Я поняла, что не могу их понять. Их логику.

Я все думала о бабусе Гейтвуд. Представляла, как она живет на своей ферме, как муж ее избивает и как она и правда рожает и рожает детей без продыху. У нее их было одиннадцать (по мне так уже одно это – подвиг). И еще я представляла, как в один прекрасный день ее все достало. И она просто берет плащ, одеяло, смену одежды, еду и уходит. Вот просто открывает дверь дома и – уходит. Без подготовки, без сборов. Не в петлю полезла и не расстреляла их всех там, а просто вышла за порог и пошла своей дорогой. Ну, разве не круто?

Я не помню, чем закончился бой в комментариях на сайте. За сочинение я получила «восемь» (у нас десятибалльная система оценок). Мне вдруг неважно стало, чем там все закончится, все эти споры. Я-то знаю, что права. Только не могу объяснить.

И вдруг мне пришла в голову простая мысль. На занятии по математике, у репетитора. Был февраль. Точнее, пятое февраля. В каком-то календаре, то ли в китайском, то ли еще в каком, этот день называется «ветер, дующий с юга». Ну, вроде как дело к весне. У них в Китае, может быть, и к весне, а вот у нас февраль – самый противный месяц, терпеть его не могу. Почти так же, как разговоры родителей о моем будущем. Господи, ну что о нем говорить? Вот придет оно, это будущее, там и посмотрим. Будто нам не о чем поговорить больше!

Так вот, репетитор. Она молодая. Мама с папой специально такую выбрали, зная мою нелюбовь к математике. Ну, думали, наверное, что мне с молодой будет проще. Она старше-то меня лет на десять, не больше. Но какая же она зануда, эта Ирина Павловна! Не улыбнется, не пошутит, прямо робот какой-то! У меня от занятий с ней зубы ломит. Я пыталась родителям объяснить, что мне хватает электива в школе, у нас хорошая математичка, и объясняет нормально, и я ведь тяну на твердую «семерку», хотя чистый гуманитарий! Но нет, им кажется, будто без дополнительных вложений я математику точно завалю. А ведь это еще даже не ЕГЭ! Что же будет через два года? Страшно представить вообще.

И вот я иду к репетитору. Когда я думаю о занятиях с ней, мне представляется такое огромное-огромное заснеженное поле, которому нет ни конца ни края, и снега по колено. И как-то надо его перейти. И я знаю, что смогу, но такая тоска! Так неохота! Я делаю шаг, один, и второй, я тащусь через это поле вечных снегов, продираюсь сквозь ледяную корку иксов и игреков. Я ненавижу их, и этот скучный, вечно раздраженный голос молодой и тощей Ирины Павловны, и запах табака от ее кожи, и всех этих лисят в ее квартире – она коллекционирует изображения лис…

Про себя я иногда зову ее Гнидой Падловной. Это, конечно, совсем нехорошо, но мне так противно, до тошноты, что я готова биться головой о ее стол. Жизнь – боль.

– Ну что же… прогресса пока никакого, – говорит она над моим ухом. – А ведь мы занимаемся с тобой уже полгода! Думаешь, имеет смысл продолжать?

Она ждет, что я завоплю: «Конечно! Имеет! Мне стало все гораздо понятнее!» Но мне не стало. Я хочу бросить. Очень хочу. И вдруг я поняла, что мне надо делать. Причем поняла так отчетливо, будто это уже произошло.