Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

- Еще на последней аудиенции я сообщал вашему преосвященству, что этот молодой человек то немногословен, даже молчалив, то исторгает молитвы с такою страстностью, что я не могу определить, молится он или кощунствует.

- И так до сих пор?

- Постоянные перемены, ваше преосвященство. Дон Мигель пугает меня скачками настроений, сменяющихся мгновенно. То он тих, то неистов. То он словно изо льда, то вдруг пылает, как лучина. Сейчас полон смирения, а через минуту вспыхивает, как все вспыльчивые и страстные люди.

- То свойство юности. Два огня раздирают его душу. Плоть и дух - давняя распря. Ваше дело свести оба эти течения в единый ток.

- Я выполню это, ваше преосвященство, насколько хватит сил. Но я обязан упомянуть еще об одном признаке, весьма благоприятном. Дон Мигель необыкновенно серьезен. Пустые разговоры чужды ему, он ненавидит веселье и смех - пожалуй, он даже не умеет смеяться...

Зашуршали шелк и парча балдахина.

Трифон не осмеливается поднять глаза, он только боязливо напрягает слух, стараясь понять, что означает это движение - одобрение или недовольство. Но вот сверху раздался голос, и голос этот выдает улыбку удовлетворения:

- Вы стянули путами эту молодую душу. Теперь умножьте ваши усилия. Город полон соблазнов для молодого человека. Ступайте же с нашим благословением.

Золотые кисти блеснули в полумраке покоя, описывая вслед за холеной рукой знамение креста.

Трифон, низко склонившись, пятится к двери и выходит.

- Вы в милости, падре Трифон, - говорит ему в передней церемониймейстер архиепископа. - Даже аббатам и епископам не уделяет его преосвященство столько времени.

Трифон, переполненный запретной гордостью, вышел на солнечные улицы Севильи.

* * *

Через спущенные жалюзи проникают лучи лунного света, и по ним соскальзывают образы из Песни Песней Соломона.

Зачем дал ты мне воображение, господи?

Тени преображаются в девичьи тела, нежные, гибкие...

Женщина. Бледные лики святых, обжигающие линии бедер, уста, голубиный голос...

Женщина, благоуханная, как цветущий луг, красотка в паутине кружев, дева, сотканная из света и зари, самка с кошачьими движениями, стройная, как библейские прелюбодейки, чужестранка мимолетного очарования, русалка в водяных лилиях, хищница с фосфоресцирующими зрачками, девчонка с гор, похожая на цветок кактуса, пастушка, розовая в одеянии невесты, прачка в мятой карминной юбке...

Лица святых и дьяволиц, очи, раскаленнее солнца... Ах, бежать, пока не прожгли меня насквозь очи, подобные и полудню и полуночи одновременно, в месяц любви, - а скажи, который месяц - не месяц любви? Кто б ни была ты праматерь греховного наслаждения, целомудренная святая или наложница дьявола, - только баюкай меня в своих объятиях...

Страх сдавил горло Мигеля - вспомнились слова Трифона:

- Вам, дон Мигель, незнакомо это зло во всех его обличиях. Зло лжи, нечистоты, прелюбодеяния - все эти виды зла, скрываясь за красивыми масками, подкрадываются к вам со змеиной хитростью, пока не проникнут к сердцу невинного, и тогда жалят внезапно. Ужасно зрелище человеческих теней, разлагающихся в страстях и пороках. Плоды, еще не успевшие созреть, но уже насквозь изъеденные червями...

Ночь чернеет, и старится, и тлеет за окнами, лишь сквозь щели жалюзи порой прорывается лунный луч. Мигель встал, отворил окно, смотрит в ночь. Тогда тоже была ночь; похожая на эту, и Мигель с ненавистью смотрел на жилистую, тощую шею Трифона, на его выступающие лопатки и костлявые руки, сложенные для молитвы.

- Я взываю к вашему благородному происхождению, дон Мигель, - возвысил тогда свой голос Трифон, - взываю к вашим высокорожденным предкам, среди которых были благочестивейшие из мужей, и прошу - нет, заклинаю вас - не обращайте взгляда своего на женщину...

И сейчас Мигель шепчет в ночь:

- Клянусь вами, священные книги пророков и евангелистов, что хочу избежать соблазна. Дай же силу мне, господи!

Он снова ложится и мечется на ложе без сна. Но образ упорно возвращается к нему. Улыбка, ровный ряд зубов, алость губ, туфелька, грудь под крылом веера... Женщина.

Имена звезд не так прекрасны, чтоб служить вам эпитетом, о женщины, вы, что веками проходите сквозь зрачки юношей, не познавших любви.

Зачем дал ты мне воображение, господи?

Ночь вихрится над висками юноши, подобно смерчу, и голос ее звучит погребальным хоралом.

Потом тьма затопляет все.

Над черными водами носится бог. Вокруг его мрачного лика вьется дьявол в образе нетопыря.

Черные глади мертвых вод - и бог и сатана.

- Что вам от меня надо? - в тоске вопрошает Мигель. - Что должен я совершить? Каким должен стать?

"Все в меру!" - отвечает голос, суровый и звучный.

Но другой голос, исполненный неги, подсказывает юноше откровение святого Иоанна:

"О, если бы ты был холоден или горяч! Но... ты тепл..."

* * *

В большой зале севильского дворца дона Томаса пылает сотня свечей.