Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Второй близкий друг Байрона из этого кружка в Кембридже был совсем иного типа. Джон Кэм Хобхауз, сын крупного коммерсанта в Бристоле, из семьи нонконформистов, придерживавшихся в политике передовых взглядов вигов, был, как и Мэтьюс, эрудит. Он работал над сочинением о происхождении и цели жертвоприношений (о котором Байрон говорил: «Ваше сочинение об утробах»). Хобхауз принимал участие в затеях кружка, но с некоторой дозой сдержанности и осторожности, которых не было у Мэтьюса. Они увлекались плаванием, а он охотой. Это до известной степени определяло различие между ними. Тон Мэтьюса был не совсем такой, какой бы мог нравиться Хобхаузу: сам он был неверующий, но относился к религии с большой серьезностью. Убежденный либерал, он организовал среди студентов либеральный клуб и «Дружеское общество», которое после нескольких месяцев существования распалось, потому что в нем слишком много ссорились. Он ненавидел Бурбонов и быстро сошелся с Байроном, разделяя его преклонение перед Наполеоном.

По склонностям своего характера Хобхауз предпочитал серьезный образ жизни. Он дорожил тем небольшим политическим влиянием, которое уже приобрел в университете. Он прямо говорил вам о ваших недостатках, но говорил только вам. Это было честно. Мэтьюс и Хобхауз обменивались комическими язвительными письмами: «Ваш желчный характер, Хобхауз…» В первый год пребывания Байрона в университете Хобхауз презирал этого хромого лорда, который так нелепо обращал на себя внимание своей белой шляпой и светло-серыми костюмами, но Хобхауз любил поэзию и открыл в «Часах досуга» признаки нарождающегося таланта. К женственным капризам Байрона он относился теперь с ласковой мужской снисходительностью. В маленьком кружке друзей Байрона он олицетворял собою здравый смысл, Мэтьюс — фантазию.

Последним из четырех мушкетеров, царивших в Тринити в 1808 году, был Скроп Дэвис. Своими замашками и манерой держать себя он напоминал Брюммеля, короля денди. В его костюме не было ничего кричащего. Спокойный, сдержанный, но полный остроумия, он разговаривал всегда сухим язвительным тоном, которому неподражаемое заикание придавало особенное очарование. Дэвис был большим соперником Байрона в плавании и нырянии. Большую часть своего времени он проводил за игорным столом, часто выигрывал, будучи спокойным и расчетливым игроком. Байрон тоже начал играть, чтобы понравиться Скропу Дэвису, за что получил нотацию от Хобхауза: «Нет, серьезно, вы должны это оставить. На виду у всех проводить ночи в самой низкой компании, что может быть более шокирующего и позорного?» Но в кружке Хобхауз представлял собою меньшинство, а жизнь в Тринити в тот год протекала бурно. Байрон завел еще одного приятеля — ручного медведя. Кто-то из начальства спросил его, что он собирается с ним делать. «Подготовить его в кандидаты на кафедру», — ответил он. Ответ не очень понравился. Из Лондона к Байрону приезжали ужинать жокеи, игроки, женщины. Тем не менее Хобхауз продолжал относиться к нему с нежностью и уважением. Действительно, в этом юноше, которого в детстве никто не воспитывал, было много благородства. Он обнаруживал храбрость, не имевшую границ, большую готовность рисковать собой ради других и превосходное качество — доброту к людям, стоящим ниже его. Каждый триместр из своего содержания в сто двадцать пять фунтов он выделял пять фунтов Меррею, старому слуге из Ньюстеда. Из своего тяжелого детства Байрон вынес сострадание к нищете. Он раздавал много денег и сам оставался без единого пенни. Продолжал занимать, и цифра его долгов чудовищно росла. «Не придется ли мне, — спрашивал он Хэнсона, — продать мой титул? Что стоит баронетство? Пятнадцать фунтов? Все-таки это деньги для человека, у которого не наберется даже столько пенсов». В январе 1809 года он был должен три тысячи фунтов ростовщикам, восемьдесят фунтов миссис Байрон и тысячу фунтов разным женщинам. В марте он писал: «Между нами говоря, я попал в премиленькое положение. Мои долги, если подсчитать все, достигнут к моему совершеннолетию девяти или десяти тысяч».

Он перемежал работу с легкомысленными развлечениями. Издание «Часов досуга» разошлось. Готовил другое, но поэт в нем подчинялся капризам молодого человека, и, следуя порывам своих увлечений или ненависти, он уничтожал одни стихи и добавлял другие. Кто-то сказал ему, что в журнале «Эдинбург ревью» (крупный орган шотландской прессы вигов) против него готовится злая, ругательная статья. Кто-то слышал выдержки из этой статьи у леди Холлэнд. Эго было очень тягостно для Байрона. Но он ждал выпада в бодром настроении. Он написал Бэкеру: «Скажите миссис Байрон, чтобы она не очень обижалась на них и приготовилась к самым злобным нападкам с их стороны».

Номер журнала вышел только в конце февраля 1808 года. Байрон лихорадочно открыл его и прочел: