Домой возврата нет

Но он много толковал о самом Либия-хилле, о том, как поразило его повальное помешательство на спекуляциях. Что станется с этим обезумевшим городишкой и с его жителями? Все твердят о лучшем будущем, о том, какой они здесь создадут великолепный, процветающий город, а ему, Джорджу, кажется, что людей подгоняет какой-то дикий, неистовый голод, какое-то непонятное отчаяние, словно на самом деле они алчут лишь разорения и гибели. Ему даже кажется — они уже погибли, и даже когда смеются, восторженно кричат, хлопают друг друга по спине, в глубине души сами понимают, что погибли.

Они разбазарили бешеные деньги на никому не нужные улицы и мосты. Снесли старинные постройки и воздвигли новые огромные здания под стать большому городу с населением в полмиллиона человек. Сровняли с землей холмы, пронизали горы великолепными туннелями, где проложены двойные рельсовые пути, а стены сверкают отличной керамической плиткой, и туннели эти ведут прямиком в райские пустыни. Единым махом растратили все, что заработали и скопили за целую жизнь, заложено уже и то, что принадлежит следующему поколению. Они погубили свой город, а тем самым и себя, и своих детей и внуков.

Либия-хилл им уже не принадлежит. Они здесь больше не хозяева. Он заложен и перезаложен, на нем пятьдесят миллионов долларов долгу по ссудам, которые либияхиллцам предоставили кредитные общества Севера. Улицы, по которым ходят жители города, и те уже распроданы — у них из-под ног. Человек подписывает обязательство выплатить чудовищную, баснословную сумму, а назавтра перепродает свою землю другому безумцу, и тот в свой черед с такой же величественной беззаботностью ставит на карту свою жизнь. На бумаге их барыши огромны, но «бум» уже кончился, а они закрывают на это глаза. Они шатаются под тяжестью обязательств, оплатить которые никому из них не под силу, и все же продолжают покупать.

Истощив все возможности разрушения и расточительства, какие давал им родной город, они кинулись в его незаселенные окрестности, в поэтическую необъятность девственных земель, которых могло бы хватить на все человечество, и застолбили полянки и клинышки среди холмов, — с таким же успехом можно огородить кольями участок посреди океана. Они давали плодам своей нелепой прихоти звучные имена: «Дикие камни», «Тенистый уголок», «Орлиное гнездо». На эти клочки леса, поля и непролазного кустарника они устанавливали цены, за которые можно было бы купить целую гору, и составляли карты и рекламные плакаты, изображая оживленные кварталы, магазины, дома, улицы, дороги, клубы там, где на самом деле не было ни дорог, ни улиц, ни единого дома и куда мог бы добраться только отряд исполненных решимости, вооруженных топорами первопроходцев. Эти места надлежало преобразить в идиллические поселения художников, писателей и критиков; намечались также поселения священнослужителей, врачей, артистов, танцоров, игроков в гольф и ушедших на покой паровозных машинистов. Тут могли поселиться все и каждый, а главное, либияхиллцы продавали эти участки… друг другу!

Но как ни рьяно они старались, как ни лезли из кожи вон, уже становилось очевидно, что усилия их тщетны, а жизнь — скудная и полуголодная. Созидание лучшего будущего, о котором они рассуждали, выродилось в несколько бестолковых и бесплодных попыток. Они только того и достигли, что построили более уродливые и дорогие дома, купили новые автомобили да заделались членами загородного клуба. И все это в лихорадочной спешке, потому что (так казалось Джорджу) все они искали, чем бы утолить грызущий их голод — и не находили.

Так он стоял на холме, смотрел, как внизу в густеющих сумерках длинными рядами неподвижных огней прочерчиваются улицы, а ползучими светлячками — потоки автомобилей, и вспоминал пустынные ночные улицы этого городка, так хорошо знакомые ему в пору его детства. Безнадежное уныние, кругом ни души, — таким, словно выжженный едкой кислотой, остался их облик в его памяти. Голые, обезлюдевшие уже к десяти вечера, они были мучительно однообразны, тоска брала от режущих глаза фонарей и пустых тротуаров, от этого застывшего оцепенения, которое лишь изредка нарушали шаги случайного прохожего — какой-нибудь отчаявшийся, изголодавшийся, одинокий бедолага, наперекор безнадежности и неверию, рыскал в надежде найти посреди этой пустыни хоть какое-то прибежище, тепло и нежность, ждал — вдруг отворится волшебная дверь и откроет неведомую, яркую и щедрую жизнь. Много их было таких, но никогда они не находили того, что искали. И они умирали во тьме, не открыв для себя ни цели, ни смысла, ни двери…

Вот оттого-то все и произошло, думалось Джорджу. Так это и случилось. Да, именно там — в несчетные, давно минувшие, выматывающие душу ночи в тысячах таких же городишек, на миллионах пустынных улиц, откуда над полями тьмы разносятся гулким биением пульса все страсти, надежды и алчба изголодавшихся людей, — там, только там и вызревало все это безумие.