Домой возврата нет

Беседовали все непринужденно, дружески. Кое-кто был даже весел. Но в разговоре уже царило смятение — какое-то беспокойство, озадаченность, неуверенность. Богатые, могущественные люди, они вместе с женами, чадами и домочадцами были неожиданно выброшены из уютных гнездышек, и теперь им оставалось только ждать, бесприютно коротая время в аптеках-закусочных или в холлах отелей, либо, закутавшись во что попало, жаться друг к другу на углах улиц, точно путники, потерпевшие кораблекрушение, и беспомощно переглядываться. Кое-кто смутно чувствовал, что их подхватила некая таинственная, неумолимая сила и несет неведомо куда, точно слепых мух, прилепившихся к бешено вертящемуся колесу. Другим чудилось, будто их опутала огромная паутина и раскинулась она столь широко, сплетена столь хитро, что не понять, не разобрать, где же ее начало и как из нее выпутаться.

Ибо в их спокойном упорядоченном мире что-то вдруг пошло наперекос. Привычный этот мир стал неуправляем. Они — господа и хозяева, они облечены властью и привыкли повелевать, — и вот вдруг кормило управления вырвано у них из рук. И они чувствуют себя странно беспомощными, они уже не способны направлять ход событий, не способны даже выяснить, что же происходит.

Но путями, далекими от их слепого и беспокойного знания, события неумолимо шли к неотвратимой развязке.

В одном из дымных коридоров этого громадного улья встретились двое в касках и сапогах и озабоченно заговорили:

— Нашел?

— Да.

— Где?

— В подвале, начальник. Оказывается, вовсе не на крыше… Тяга все выносит по вентиляционной трубе. А оно все внизу. — Он ткнул большим пальцем себе под ноги.

— Что ж, иди кончай с ним. Тебя учить не надо.

— Плохо дело, начальник. Тут не так-то просто справиться.

— А почему?

— Если затопим подвал, заодно затопим железнодорожные пути на двух уровнях. Сами понимаете, что получится.

Мгновение они молча смотрели друг другу в глаза. Потом тот, что постарше, мотнул головой и зашагал к лестнице.

— Пошли, — сказал он. — Идем вниз.

Внизу, в недрах земли, была комната, где всегда горел свет и всегда была ночь.

Сейчас там зазвонил телефон, и человек в зеленом козырьке, сидевший за столом, снял трубку.

— Слушаю… А, привет, Майк.

Он внимательно слушал — и вдруг весь напрягся, подался вперед, выхватил изо рта сигарету.

— Черт возьми!.. Где? Над тридцать вторым?.. Хотят затопить тридцать второй путь!.. А, черт!

Глубоко в сотах исполинской скалы горели красные, зеленые, желтые огни, безмолвные в вечной тьме, прекрасные и жгучие, жгучие, как память о горе. Внезапно на всем протяжении слабо мерцающих рельс зеленые и желтые глаза мигнули и взамен вспыхнули предостерегающие красные огни.

В нескольких кварталах отсюда, как раз там, где начинается эта поразительная сеть подземных железнодорожных путей, могучих и сверкающих стальных лент, скорый поезд вдруг остановился, но совсем мягко, — пассажиры, которые уже вставали с мест и готовились выходить, только и почувствовали легкий толчок и даже не подумали, что произошло неладное.

Однако впереди, в будке электрического локомотива, который вел длинный состав на последнем перегоне вдоль реки Гудзон, машинист вгляделся и увидел предупреждающие огни. Увидел смену ярких огней во мраке и выругался:

— Что за черт?

Поезд плавно останавливался, ток был выключен, и глухой вой, который издавали могучие моторы локомотива, разом смолк. Перегнувшись через приборы к своему помощнику, машинист торопливо произнес:

— Что там стряслось, черт подери?

И скорый надолго застыл молчаливой, бессильной стальной махиной, а неподалеку потоки воды мчались меж рельс, и пять сотен мужчин и женщин, оторванных от привычной жизни и унесенных из городов, городишек и поселков, что разбросаны по всему континенту, очутились в каменном плену всего в каких-нибудь пяти минутах от огромной станции, от конца пути, от заветной общей цели — усталые, раздосадованные, полные нетерпенья. А на этой станции их встречали еще сотни людей — и продолжали ждать и, не зная, отчего задержка, беспокоились, тревожились, терялись в догадках.

Меж тем в освобожденном от жителей доме на площадке седьмого этажа черной лестницы пожарные лихорадочно работали топорами. Здесь было не продохнуть от дыма. Обливаясь потом, люди работали в масках, при слабом свете электрических фонариков.

Они уже пробили дверь лифтовой шахты, один опустился на крышу кабины, застрявшей на пол-этажа ниже, и теперь острым топориком старался ее взломать.

— Ну, как, Эд, добрался?

— Ага… вроде… Почти добрался… Вот еще разок стукну.

Он снова взмахнул топором. Громкий треск. И голос:

— Так!.. Обожди… Подай-ка фонарь, Том.

— Что-нибудь видишь?

И не сразу негромкий ответ:

— Ага… Спускаюсь в кабину… Джим, спустись-ка тоже. Ты мне понадобишься.

Короткое молчание, потом снова тихий голос пожарного:

— Так… Я взялся… Ну-ка, Джим, подхватывай под мышки… Готово?.. Так… Том, ты тоже спустись и помоги Джиму… Вот так.

Все вместе они вытащили его из капкана, при свете электрических фонариков с минуту глядели в лицо и бережно опустили на пол — старого, усталого, мертвого и безмерно жалкого.