Домой возврата нет

Известный американский писатель Ллойд Мак-Харг только что выпустил новую книгу, которую немедленно И единогласно признали вершиной его блистательного Творческого пути и выдающимся достижением национальной культуры. В английской печати уже встречались краткие сообщения о грандиозном успехе этой книги, но теперь из писем друзей Джордж узнавал подробности. Оказывается, Мак-Харг беседовал с журналистами и, к всеобщему изумлению, заговорил не о своем новом романе, но о книге Уэббера. Газетные вырезки с этим интервью и посылали теперь Джорджу. Он читал их с изумлением и с самой глубокой, самой искренней благодарностью.

Джордж никогда не встречал Ллойда Мак-Харга. Ни разу у него не было случая ни поговорить со знаменитым романистом, ни написать ему. Он знал Мак-Харга лишь по его книгам. Несомненно, Мак-Харг — один из корифеев современной американской литературы, и вот, в расцвете творчества, увенчанный величайшей славой, о какой только можно мечтать, он воспользовался удобным случаем не для самовосхвалений, как сделал бы почти всякий на его месте, а для того, чтобы восторженно расхвалить человека, которого никогда не видал, безвестного молодого автора одной-единственной книги.

Такое редкостное великодушие в глазах Джорджа и тогда и много лет спустя было почти чудом, неожиданная новость несказанно удивила его и обрадовала, а немного придя в себя, он сел и излил свои чувства в письме к Мак-Харгу. Вскоре пришел ответ — короткое письмецо из Нью-Йорка. Он всего лишь сказал о книге Уэббера то, что думал, — писал Мак-Харг, — и рад был случаю сказать это во всеуслышание. И еще он сообщал, что один из старейших американских университетов присуждает ему почетную степень; эта честь ему тем приятней, с простительной гордостью признавался Мак-Харг, что событие это — внеочередное, приурочено к выходу нового романа, и торжественная церемония обойдется без той формальной парадности, которая напоминает цирковое представление с дрессированными тюленями. А после этого он, Мак-Харг, сразу же отплывает в Европу, проведет некоторое время на континенте, затем побывает в Англии, и надеется там повидать Уэббера. Джордж сейчас же ответил, что с нетерпением будет ждать встречи, дал Мак-Харгу свой адрес, и на том покуда дело кончилось.

Миссис Парвис искренне разделяла радость Джорджа, который так ликовал, что не сумел бы скрыть от нее причину своего восторга, если бы и захотел. Она волновалась перед этой встречей, кажется, не меньше самого Джорджа. Они вместе изучали газеты в поисках сообщений о Мак-Харге. Однажды утром, принеся Джорджу неизменную «чашечку бульона», миссис Парвис пошуршала своей газеткой и объявила:

— Вот он и в пути. Уже отплыл из Нью-Йорка.

Через несколько дней Джордж хлопнул ладонью по страницам свежего номера «Таймс» и воскликнул:

— Он уже здесь! Прибыл! Высадился в Европе! Теперь уж недолго ждать!

А потом настало незабываемое утро, когда миссис Парвис принесла, как всегда, газеты и почту, и одно из писем было от Лиса Эдвардса, а в письме — большая вырезка из «Нью-Йорк таймс». Это был полный отчет о торжественной церемонии, во время которой Мак-Харгу было присвоено почетное звание. Мистер Мак-Харг обратился к достопочтенному собранию в прославленном университете с речью, и газетная вырезка содержала пространные цитаты из его речи. Джордж ничего подобного не предвидел. Ему и в мысль не приходило, что такое может случиться. С тесных столбцов убористой печати рванулось гранатой и ослепительно вспыхнуло перед глазами его, Джорджа Уэббера, имя. Перехватило горло, он едва не задохнулся. Сердце подпрыгнуло, замерло, бешено заколотилось в груди. Мак-Харг говорил о нем в своей речи, говорил так много, что это заняло половину газетного столбца. Он провозгласил младшего собрата будущим выразителем духа своей страны, живым свидетельством невиданного расцвета талантов, вновь открытым материком на карте искусства. Он назвал Уэббера гением и перед лицом великих мира сего объявил: это имя — порука величия Америки, символ пути, по которому она пойдет.

И внезапно Джорджу вспомнилось, кто он такой и какой путь прошел. Вспомнилась Локаст-стрит в Старой Кэтоубе двадцать лет тому назад, и Небраска, и Рэнди, и семейство Поттерхем, тетя Мэй и дядя Марк, отец и он сам — мальчонка в тесном кольце гор, как в плену, и по ночам рыдающие свистки поездов, уносящихся на север, сюда, в большой мир. И вот теперь его имя, имя того, кто был безыменным, безвестным, ярко заблистало, и перед ним, кто когда-то на Юге, мальчишкой, томился немотою и ждал, обретенный им дар слова распахнул золотые врата Земли.

Миссис Парвис разволновалась, пожалуй, не меньше Джорджа. Не в силах ничего сказать, он показал ей на газетную вырезку. Дрожащей рукой похлопал по лучезарным строкам. Сунул ей вырезку. Она прочла, залилась румянцем, круто повернулась и вышла из комнаты.