Домой возврата нет

Вы переступаете порог магазина — и этот человек подходит к прилавку, произносит с ноткой подобострастия в голосе (как раз в меру): «Добрый вечер, сэр», говорит еще два слова о погоде и затем, упершись худыми, костлявыми, рыжеватыми от веснушек руками в прилавок, слегка наклоняется к вам и всем своим существом, включая воротничок с отогнутыми уголками, черный галстук, черные шелковые нарукавники, усы, светло-карие глаза и легкую деланную улыбку, с подобострастным, но не вовсе уж раболепным вниманием ждет ваших распоряжений.

— Что у вас сегодня есть хорошего? Можете вы предложить мне кларет, чтоб был выдержанный, но не слишком дорогой?

— Кларет, сэр? — медовым голосом переспрашивает он. — Есть хороший кларет, сэр, и цена умеренная. Многие наши покупатели его берут. И все хвалят. Попробуйте, сэр, не пожалеете.

— А как насчет шотландского виски?

— Хейг, сэр? — тем же медовым голосом. — Возьмите хейг, сэр, не пожалеете. Но, может быть, вам угодно попробовать другую марку, сэр? Немножко более редкую, чуточку подороже и, пожалуй, чуточку более выдержанную. Некоторые наши клиенты пробовали, сэр. Это на шиллинг дороже, но если вам по вкусу, когда отдает дымком, так вы увидите, оно того стоит.

О, любящий проворный раб! Любящий опрятный раб! Любящий раб, что сгибается в поклоне, опершись костлявыми пальцами о прилавок! Любящий раб, чьи жидкие волосы разделяет аккуратнейший прямой пробор и чей узкий лоб бороздят ровные частые морщины, когда он с легкой деланной улыбкой смотрит на вас снизу вверх! О, этот любящий проворный угодник, прихвостень важных господ — и тот жалкий мальчишка! Да, внезапно, посреди всей этой комедии услужливости, этой подделки под преданность, хозяин магазина, точно злобный пес, набрасывается на несчастного ребенка, который, простуженно шмыгая носом и притопывая застывшими ногами, протянул красные от холода, потрескавшиеся, натруженные руки к весело пляшущему в камине огню.

— Эй, ты! — рычит хозяин. — Чего ты тут околачиваешься? Отнес уже заказ в дом двенадцать? Ступай, да поживее, не заставляй джентльмена ждать!

И тотчас безобразно резкий, нелепый переход к прежней медовой учтивости, опять легкая деланная улыбка и елейные, льстивые интонации:

— Слушаю, сэр. Дюжину бутылок, сэр. Не позже, чем через полчаса, сэр. Дом номер сорок два — ну как же, как же, сэр! Доброй ночи!

Доброй ночи, доброй ночи, доброй ночи тебе, любящий, проворный раб, сила и опора нации. Доброй ночи тебе, незыблемый символ неколебимой независимости бриттов. Доброй ночи тебе, и твоей жене, и твоим детям, дрянной семейный деспот. Доброй ночи, ничтожный самодержец домашнего очага. Доброй ночи, господин и повелитель воскресной баранины. Доброй ночи, джентльменский угодник с Эбери-стрит.

Доброй ночи и тебе тоже, убогий мальчонка, несчастный недоросток, гном, неумытый гражданин из мира Маленького народца.

Сегодня на улице так быстро сгущается туман. Он всюду проникает, все окутывает, как плащом, и вот уже улицу не разглядеть. Лишь там, где падает свет от витрин винного магазина, в тумане разгорается смутное зарево, расплывчатое цветенье золотистых лучей, уюта, тепла. Мимо ступают ноги, прохожие возникают из плотной завесы тумана, точно призраки, на миг рождаются, принимают человеческий облик, шагают по тротуару — и вновь растворяются в тумане, точно тени, точно призраки, истаивают, исчезают. И те, кто в этом мире горд, могуществен и знатен, и те, кто прелестен и окружен заботами, тоже возвращаются домой — домой, в крепкие, надежные стены, где лучатся золотыми нимбами, расцветают в тумане другие огни. А за четыреста ярдов отсюда печатают шаг, четко поворачиваются и вновь мерно шагают рослые караульные гвардейцы. Здесь все — великолепие. Все прочно, как скрепленные цементом стены. Все прелестно и отрадно в этом лучшем из миров.

И ты, злосчастное дитя, так грубо и некстати ввергнутое в этот мир блеска и славы, куда бы ни был ты обречен пойти в этот вечер, какой порог ни должен бы переступить, на каком бы тюфяке, набитом вонючей соломой, ты ни спал в каком-нибудь тесном кирпичном муравейнике, в этой продымленной, промозглой туманной сутолоке, в кишащей двуногими букашками паутине старого, необъятного Лондона, — спи как можно слаще и покрепче держись за призрачное тепло, вспоминая этот запретный мир и его воображаемое великолепие. Итак, доброй ночи, мой маленький гном. И да помилует всех нас бог.

33. Те же и мистер Мак-Харг

В конце осени и начале зимы того года неожиданный случай прибавил к списку приключений Джорджа Уэббера новое необычайное испытание. Уже месяца полтора он не получал вестей из Америки, и вдруг посыпались взволнованные письма от друзей: они сообщали о недавнем происшествии, которое не могло не отразиться на его литературной судьбе.