Домой

— Потом, потом расскажешь. Голодный, поди-ка. Давай ешь, — вздохнул и так, молча, просидел за столом до конца обеда. Все время хмурился, двигал бровями, о чем-то напряженно думал. И складки на лбу у него делались все глубже и резче. — Переночуешь? — вдруг спросил он и поднял на Степана глаза. Тот не выдержал, потупился — многое видели на своем веку эти глаза.

— Не знаю…

— Ночуй.

Вечером Андрей Максимыч повел Степана к реке. Ангара издали казалась застывшей и неподвижной, как горное озеро, так чиста и сверкающа была ее поверхность. Оба берега утопали в зелени, а сквозь нее местами проступали оголенные желтые утесы — каменные «быки». Река здесь текла прямо на запад, и, словно нагретый летним зноем и оттого такой большой, низко над водой повис красноватый диск закатного солнца.

— Широка, — с уважением сказал Степан, вглядываясь в противоположный берег, — пожалуй, больше километра будет.

— Два с лишним, — поправил его Андрей Максимыч, — а красавицей разве не назовешь?

— Красива, — искренне ответил Степан, — много я видывал рек, а эта в мире всех красивее.

И вспомнилась родная деревня, такой же тихий и теплый вечер, молодежь у колхозного клуба и дочь Нюра…

— Ну, чего же ты замолчал? — спросил Андрей Максимыч.

Степан не слышал. Смотрел вдаль, туда, где краем солнце касалось воды. Еще немного, и солнце скроется совсем, станет сумрачно и холодно. Они вернутся от реки домой, и все-таки Степан там будет гость, а не родной…

— Должно, горе вспомнилось? — опять спросил Андрей Максимыч. И, не ожидая ответа, взял Степана за плечи, усадил на лежавшее поблизости бревно. — Точит оно и меня, горе. Рассказать? Ты им, видать, тоже крепко меченный и меня, старика, поймешь. Н-да… Лоцман я. Сызмальства лоцман, плоты по Ангаре вожу, да и по Енисею до Игарки не раз хаживал. Не простое это ремесло, с душой человеку уйти в него надобно, — не сживешься с рекой, погубит она тебя. Ты не гляди, что сегодня она такая ласковая, бывает и — ох как! — застроптивится. А я к ней привык и люблю ее всякую. И сына своего Илью к тому приучил. Тоже лоцмана из него сделал. Да такого, что по всей Ангаре лучше его не сыскать. Можно стало мне и на отдых уйти — замена есть. Года мои изрядные, а главное, от сырости ноги поламывает. В общем, перестал я плавать. Вот… Ну, а началась война… Взяли на фронт Илью. Остался я со снохой Надеждой да внучкой — видел ты ее. Мужиков в леспромхозе тоже на фронт подобрали. А лес-то сплавлять надо. В нем все равно государству нужда. Куда денешься? Стал Надежду лоцманскому, заветному своему делу учить. А баба страсть способная оказалась, все запоминает от разу, и смелая, что твой мужик. Оно так и следует, лоцману трусить нельзя. Два лета с ней мы плавали. Ладно плавали. Благодарности получали. Вот… А прошлой осенью последние плоты пошли, не поехал я, ноги ломило, сил нет, — остался дома. Отправилась Надежда без меня, ушла с плотами, да и не вернулась. Угодила в самый злой шторм. Расходилась Ангара, пообрывала цепи, якоря. Ну, затащило в порог и разбило, распустило плот по бревнышку. Вот… Все спаслись, одна Наденька, бедная, осталась…

Андрей Максимыч повернулся спиной к Степану и долго сидел, всматриваясь в зеркальную гладь Ангары.

Быстро сгущались сумерки. Над лесом загорелась одинокая звездочка.

— Вот… — заговорил снова Андрей Максимыч. — А Илюше я ничего не написал, не знает он страшной беды своей. Побоялся я тогда оледенить ему сердце ужасом. И теперь не знаю как. Всю войну человек провел, жив остался, сколько разов со смертью разминулся. Как он к ней, к Надюше, стремится. И нету. Жду. Приедет, пишет, скоро. Вместе тогда погорюем. Душевный он. Да ведь что же, лучше бы не Наденька, а я там… Вот… А ты в Подпорожную, значит, идешь?

— Да, в Подпорожную, — подтвердил Степан. И опять стыдно стало ему за эту ложь старику. Но не знал он, как сказать теперь правду. И не знал, почему он должен сказать правду. Дом Андрея Максимыча для него был как и всякий другой дом. Не следовало в нем оставаться. Приедет Илья. Он, а не Степан будет родной. Тогда уходить будет еще тяжелее.

— А что, у тебя в Подпорожной свои?

— Свои, — и эту ложь он уже не смог повторить. — Нет, не то чтобы свои, а так… знакомые ребята, вместе на фронте воевали…

— Тогда чего же тебе спешить? Поживи в нашем поселке. Утречком поедем с тобой самоловы снимать. Поглядишь, как на перемет стерлядь ловится. Поди, не видывал? Любишь рано вставать?

Это было концом ночи, но еще не было началом дня. Серые тени лежали повсюду, и в одну плоскость сливались с водной гладью береговые утесы. Только в верхнем створе реки, откуда начинался рассвет, отчетливой линией вычерчивался горизонт. Ангара казалась теперь еще торжественней и величавей.

Они уселись в лодку. Степан взял лопастные весла, Андрей Максимыч рулил. От берега сразу началась глубина, но в прозрачной воде хорошо были видны белые глыбы камней. Степан, работая веслами, любовался этим диковинным для него зрелищем. Он никогда раньше не видел такой прозрачности и чистоты воды. Неожиданно камни куда-то исчезли, и темной и загадочной стала Ангара.