Домино

— Сэр Эндимион не имел обыкновения, — продолжала Элинора более ровным голосом, — отбирать подобный товар, как бы ни заманивали к себе эти шлюхи в то время, когда его проносили через Грейт-Пьяцца мимо их окон. Я, впрочем, не разделяла пристрастия моих товарок к громким и дерзким выкрикам и по причине обуревавшего меня стыда старалась не поднимать глаз, поскольку даже в ту пору вовсе не утратила способности испытывать чувствительные терзания и угрызения совести. Но вот однажды вечером мои горестные раздумья были прерваны видом портшеза, который остановился как раз перед моим окном. Случившееся со мной доказало справедливость сентенции, которую вскоре начали с горечью повторять ковент-гарденские весталки: «Та получит желаемое, кто этого совсем не желает». В тот вечер, впрочем, сэр Эндимион долго не задержался; вместо него моим призом стал пьяный олдермен, на вершине наслаждения изрыгнувший съеденное им рагу на мою подушку.

Однако на следующее утро сэра Эндимиона провели в уединенный покой, где я развлекала гостей.

Он шагнул ко мне через тяжелую парчовую завесу, которая, раздвинувшись, вновь сомкнулась у него за спиной. Военачальник, вступающий в палатку на поле битвы, подумалось мне. «Разденься, пожалуйста», — произнес он. Так-так, этот, значит, обходится без прелюдий — не то что мистер Ларкинс. Я сняла с себя просторный шелковый халат кремового цвета. «Ляг на постель». Я вытянулась на кровати и закрыла глаза. Прошла минута, другая — ничего. Послышался легкий скрип. Я открыла глаза. Мой посетитель примостился на корточках у изножья постели, занятый… карандашным наброском! Да, он рисовал — полностью одетый. «Лежи, — скомандовал он, — Не меняй позы, прошу тебя». Он продолжал рисовать. «Не смог удержаться, — добавил он после того, как еще несколько минут предавался своему в высшей степени эксцентрическому занятию. — Твоя поза, косо падающий на тело свет… все это напомнило мне полотно Тициана, которое я однажды видел в галерее римского герцога». Еще какое-то время он критически разглядывал свою работу, а потом отложил блокнот в сторону. «Ну, хорошо! — услышала я наконец. — Подвинься-ка чуточку».

Потом сэр Эндимион изготовился приступить ко второму рисунку. Мой брошенный второпях халат так и лежал на полу. Я потянулась было за ним, но гость меня удержал. И заговорил о том, что нагота — сама по себе одежда или, вернее, «антиодежда»; быть обнаженным — значит быть самим собой, без личины. Тем не менее на протяжении всей речи он, как ни странно, пребывал одетым: штаны, жилет, щекочущий галстук — все оставалось на месте. Ради постельного действа он расстегнул, ну, может быть, две-три пуговицы, не больше. Да что, он даже башмаки свои не снял: пряжки стучали о спинку кровати, а каблуки ерзали по простыне… Что ж, ведь не все философы следуют собственному учению, не так ли?

— Остальное вы знаете, — заключила Элинора, — или теперь обо всем догадываетесь. Спустя два дня он забрал меня от миссис Кук. За тяжелой завесой я различила звяканье монет. Меня купили, как покупают фрукты, травы и корешки на рынке за моим окном. Меня препроводили сюда. Как давно это было — не помню. Может быть, годы назад. Сколько я зим провела, дрожа, в этой комнате? Две? Три?

— Но почему вы не искали способа бежать из этого заточения?

Светлые локоны Элиноры затрепетали, будто осенние листья под налетевшим ветерком, и она невесело рассмеялась.

— А куда мне бежать, сэр? Обратно в Ковент-Гарден? Или опять к моему мерзкому жениху, сыну сквайра — мистеру Уэгхорну? — Я ничего не ответил, но вскоре лицо ее прояснилось. — На самом деле я не могу бежать — да и не хочу. Я нужна сэру Эндимиону. Да, я верю, что он меня любит, а я, — закончила она с победной ноткой в голосе, — я люблю его.

Сомнение, должно быть, проложило у меня на лбу глубокие борозды. Все сказанное Элинорой, подумалось мне, следует отнести на счет заблуждений сердца, всегда готового соучаствовать в обмане. Но сейчас, заметив мою скептическую гримасу, она поспешила привести доказательства того, как глубоко чтит ее мой хозяин.