Домино

— На следующий день — точнее, вечер — этот добросердечный джентльмен прислал carte-de-visite, выражая настоятельное желание меня посетить. Я с готовностью приняла моего благодетеля, который учтивейшим образом меня приветствовал и поцеловал мне руку. Встретить гостя я была вынуждена в спальне — крошечной, но по сравнению с другими комнатами более удобной. Моего патрона, впрочем, это обстоятельство ничуть не смутило. «Королева Бесс имела обыкновение принимать посетителей у себя в спальне, — заявил он, — и, конечно же, учитывая этот прецедент, вам нет нужды извиняться! Взгляните-ка, я принес вам подарок, — добавил он веселым тоном, выставив на обозрение огромную картонную коробку, — это костюм, только что со Склада одежды мистера Джонсона. На сцене вы выступите в роли Слабости, — пояснил он. — Не угодно ли примерить? Горю желанием, — признался гость, приоткрывая коробку, — собственными глазами убедиться в том, какой эффект произведет это облачение на публику».

Я охотно дала согласие и надела на себя костюм в смежной комнатке, где валялись пустые кружки и засохшие салфетки для пудинга. За дверью гость с большим подъемом излагал свои планы касательно спектакля. Очень скоро нам предстоит путешествие — в Бат. Вам это по душе? О да, еще бы! Впрочем, если честно, я почти не вслушивалась в его болтовню, испытывая счастье при мысли о перемене в судьбе, которой я обязана была моему поклоннику. Хотя я не видела его уже два дня — со времени наших успешных переговоров в Мейфэре, — весь этот вечер я ласкала свое романтическое воображение нежными о нем воспоминаниями, а также лишь чуточку менее сладостным предвкушением славы, ожидавшей меня на сцене, и щедрого гонорара, который должен будет впоследствии вознаградить моих родителей за все перенесенные ими муки. Я с головой ушла в приятные раздумья о выгодах моего положения и совершенно не сознавала, что костюм, который примерила, недостаточно приличен, чтобы предстать в нем перед глазами общества, и способен только еще более понизить глубоко укоренившееся отрицательное мнение моего отца о сценическом ремесле.

Однако, когда я вернулась в спальню, почтенный джентльмен выразил при виде моего платья бурное восхищение, настояв все же на необходимости слегка поправить складки шелкового покрова у меня на груди. Слишком вольные прикосновения его рук смутили меня, но после этой довольно долгой процедуры он расцвел улыбкой и ласковым голосом заверил, что на сцене я буду обворожительна. Не успела я должным образом поблагодарить гостя за доброту, как он озабоченно нахмурился и объявил, что как профессионала его не устраивают ни распределение складок у меня на животе (по правде говоря, костюм туго обтягивал собой корсет), ни цвет алых чулок, которые откровенно виднелись из-под юбок. Когда я с ним согласилась, он вновь живо принялся за дело, то расстегивая, то застегивая пуговицы, в одном месте подтягивая, в другом ослабляя, а под конец предложил мне снять чулки, дабы не портить общего впечатления.

«Ну-ну, будет вам робеть, — весело проговорил он, видя, что я направляюсь в соседнюю комнату. — Помните: на сцене застенчивость — первый враг!» Мне пришлось переодеться в его присутствии; он помог мне справиться с подвязкой и собственноручно стянул чулок и при этом — словно невзначай — весьма нескромно пощекотал мне колено и лодыжки. «Хм-м! — произнес он под конец. — И все равно, по-моему, здесь явно что-то не так… — Он вновь придирчиво меня изучил и посоветовал снять корсет. — Ай-яй-яй! — Заметив, что я вновь собралась удалиться, он шутливо погрозил мне пальцем. — Таким скромницам на сцене делать нечего!»