Доминант

Незакрытый до конца шкаф посылает мне в висок копьё за копьём, из открытых шуфлядок тумбочки вытекает зелёная пузырящаяся слизь, норовя оторваться и плюхнуться на паркет, я слышу треск выгибающихся ножек невидимых моим глазам стульев в столовой, оставленных там стоять в бессистемном порядке, и я со страхом рассматриваю Наташу, грудь которой видится мне единственной шевелящейся вещью в застывшем мире, когда она останавливается у своего наряда, который я ей купил, и, указывая на него пальцем, уставляется на меня. Я опешивший, встрёпываюсь и…пугаюсь. Но пугаюсь не её. Я не понимаю, почему она без блузки. Я всегда был рядом и я бы увидел, как она её снимает. Но я не помню, чтобы это случилось. Я с десяток раз прокручиваю всё от начала до конца, и везде помню, что она была в чёрной прозрачной блузке, она должна была быть в ней, потому что так была одета Марта, но сейчас передо мной стоит женщина в одной юбке, чулках, сапогах и лифчике. У меня проскакивает мысль сказать «стоп», чтобы разобраться в этом вопросе, и для меня это принципиально, и для этого мне требуется точка, на чём остановить свой взгляд… Но вопрос о блузке испаряется, как его и не бывало, за проблемами, которые я вынуждено начинаю отмечать: брошенный на пол бокал, сдвинутая со своего места и теперь уродующая интерьер, чёрная, пупырчатая, почти метровая ваза с искусственными чёрными и одной белой розами, незакрытая дверь в хозяйственное помещение(!)…

Я не могу выговорить ни слова, лишь пару раз дёргаюсь, а не качаю головой, протягивая руку в сторону «её» вещей.

Наташа опускает руку, я свою. Затем она наклоняется и берёт туалетную воду. Читает название, открывает крышечку и, поднеся флакон к своему носику распределительной головкой, втягивает запах.

- Тебя нравятся эти духи?

- Д-да, Госпожа Наташа!

- Очень-очень?

- Да, Госпожа Наташа, очень-очень.

- Они подойдут мне?

- Более чем, Госпожа Наташа!

На самом деле, я стою и не могу вспомнить ни самого запаха, ни того состояния, которое он во мне вызывает, ни тех мыслей, которые он у меня запускает. А ведь при моей нулевой памяти на запахи, помнить этот было для меня всегда предметом изумления, не говоря уже о действии, которое он оказывал на меня. И вот, это оказывается следующим, за что я не могу ухватиться, чтобы начать раскручивать происходящее в другую сторону закручивающемуся, подобно водовороту, и утягивающему меня по спирали в бездну, где мыслей становится всё меньше, а оставшиеся всё слабее, где небо перестаёт иметь оттенки, и исчезают люди, но лишь голос неизвестной мне женщины сохраняет силу, лишь маячивший передо мной её милый женский образ имеет власть и волю, лишь её мысли остаются единственным, на что можно опереться, чтобы жить.

Я вспоминаю, что рассчитывал на этот запах, но не могу вспомнить – на что именно?! Внутреннее сражение длиться несколько секунд, и я вспоминаю: этот запах должен был придать нашей с Наташей встрече более глубокое переживание, уподобив её через ассоциативный ряд сценарию одной из последних, запавших мне встреч с Мартой, когда материализация её желания в отношении меня достигли высшей точки, проявляясь в физическом контакте.

На моё «более чем» Наташа неоднозначно улыбается. Затем укладывает духи на место и смотрит на них. Я слежу за ней, смутно догадываясь, что что-то не произошло, а должно было произойти. Через пять секунд она опять наклоняется, хватает флакон и уверено направляется с ним в прихожую. Я трушу за ней. Она подходит к своей сумочке и начинает в ней рыться свободной рукой, а потом вытаскивает оттуда рубиновый, узкий и продолговатый предмет, который оказывается другим флаконом духов. Наташа смотрит на один, потом на другой, суёт мой себе в сумочку, а со своим отправляется обратно в гостиную. В гостиной она подходит к дивану, где лежит приготовленный для неё наряд со скрученной в несколько витков плетью на нём. Только что внутри этой плети красовался чёрный бриллиант, а теперь она укладывает на это место ярко-красный с фиолетовым отливом рубин. Чёрный диван, чёрная одежда на нём, витки чёрной плетёной кожи и рубин в самом центре.

- Полижи его! – приказывает мне Наташа.

Я смотрю на губы, сказавшие это (в глаза уже не смотрится само по себе). Мне думается, что ни эти губы сказали это, не могли эти губы это сказать. И почему она сказала «его», ведь это были духи, она ж не может догадываться, что для меня это сейчас «он» - «рубин»? Неизвестный источник заполняет меня куда большим желанием сделать то, что она попросила, чем это хочется ей самой, как видится, и чтоб она непременно на это смотрела, и я опускаюсь на колени на пол, и начинаю лизать флакон, к которому только что прикасались её руки, и куда-то уходит тревога. Это так странно, но натурально, так не осязаемо, но явно. Остаются только я и мой язык, скользящий по граням и гладкой поверхности стекла. Еле улавливаемый запах духов окутывает меня приятным неожиданным дурманом. Я пытаюсь представить его продолжение, то есть распыление его на этой женщине, на той, которая его только что сюда положила…