Домик в деревне

– Телефон дома остался. На столе лежит. Баб Люб… Спасибо Вам за Лерку… Если бы не Вы…

– Да брось… Как дите-то? Нормально хоть все? – сквозь слезы, капающие на хлеб, который она суетливо нарезала, спросила женщина.

– Пока в реанимации. Завтра с искусственной вентиляции попробуют снять… – ответила Юля. – Доктор сказал – повезло, что колодец… Если б в пруду – не спасли… – девушка, опустив голову на сложенные на столе руки, разрыдалась.

– Ох, батюшки… – плача, староста погладила девушку по голове. – Дай Бог, чтоб обошлось хоть… Как же она туда свалилась-то? – запричитала староста, хватаясь за сердце. – Ой, Божечка…

– Любк, ну ты чего, опять чтоль? – загудел вошедший дядя Петя. – За такси уплатил, ты, девк, не переживай. Любк, хорош слезы-то лить. Ты б хоть покормила девку-то? Голодная небось…

– Нет, спасибо, дядь Петь… Я не хочу. Я спасибо зашла сказать, – вытирая слезы, пробормотала Юля, вставая.

– Чего там не хочу! А ну сядь! Ну-ка, щас я тебе борщику налью. Знатный борщик-то! – гудел дядь Петя, суетясь возле стола. – Вот и сальца сейчас порежу… Гляди, какое сальце-то, а? Аж светится все! – дед споро нарезал на куски сало, жалостливо боком поглядывая на девушку.

Накормив Юлю и выспросив у нее все про Лерку – Юля сама не заметила, как, прижавшись к баб Любе и вздрагивая от рыданий, рассказала все, ее уложили на диване в пустующем зале. Юля пыталась сопротивляться, но староста и слышать ничего не хотела. Уложив девушку в постель, она села возле нее, и поглаживая ее по голове, как маленькую, принялась рассказывать ей о былых временах.

– А беседки-то, что в парке стоят, знаешь, кто резал? Вот от леса ежели считать, в восьмом доме Толик жил. Видала, небось – дом-то весь кружевами обвешан, да столбы у него еще будто из сказки. Видала ты? – тихонько перебирая ей волосы, говорила баб Люба.

– Видала… Баб Люб… А у Игнатовых когда брат один сгорел, а второго, того сумасшедшего мальчишку, убили, потом что было? Знаете? – спросила Юля.

– Игнатовых-то… Ну как не знать… Ох… Глеба-то, который упыреныш, мужики отловили да кол в сердце ему осиновый вбили, да сожгли, чтоб не встал боле. Егора, старшего, с женой и дитем схоронили. Маринку еще раньше закопали, когда Глеб-то ее порезал, знаешь? – Юля кивнула. – Ну так вот. Осталося их, значит, четверо…

* * *

Осталось их четверо, Игнатовых-то – Петр, Настя, Нюрка да Ульяшка – три сестры и брат. Настасья на похоронах Ильи с семьей все себя корила сильно – не пожалей она Глеба, не открой щеколду – не вырвался бы упыреныш на свободу, сколько душ-то дальше б жили… Ведь не тока Илью с женой да младенчиком заморил – еще восемь душ детских угробил! И дети эти замученные тяжким бременем ей на совесть легли.

Плакала Настасья над гробами-то закрытыми, плакала над могилами. Прощенья у них вымаливала. Пожалел девку один из мужиков – видно же, что убивается так, что и в себя прийти не может, да налил ей перевара в стаканчик. Голову-то придержал, да выпить заставил.

Ожгло Настасье горло-то с непривычки, дыхание перехватило, но мужик тот отстраниться не дал, все выпить заставил. А как выпила – зашумело у ей в голове, полегчало. Перестала рыдать, успокоилась. До дома дошла да спать упала.

А с утра проснулась – голова болит, в горле сушь, будто воды неделю не видала, да мысли тяжкие опять накатили. С ясностью поняла Настасья, что виноваты они пред Левонихой – не заставили Нюрку сознаться. А сознайся она – и жива бы была Аринка, и беды бы не было. А то и вовсе бы не пускать их обоих на речку – тож беды бы не было…

Встала Настасья – а ноги не идут, заплетаются, по сторонам ее качает. Доплелась до ведра с водой, глотнула водички. Есть захотелось. Пошла к столу, глядь – а под лавкой, у стенки, бутыли стоят с переваром. То на поминки сготовили, да не пришел никто опосля кладбища – Аринки с Левонихой побоялися. Так весь перевар наготовленный и остался. Схватила Настасья бутылку. Плеснула в кружку щедро да залпом и выпила.

Снова хорошо стало. Мысли всякие отступили, боль притупилася. Хорошо… Подумала Настасья, подумала, схватила две бутыли да на огороде спрятала – пускай лекарство будет. Вот как хорошо – заболела душа – выпила капельку, и полегчало сразу. И не болит боле. Понятно теперь, почему его на похоронах-то пьют – душу лечат.

Петр, с поля-то как вернулся, бутыли собрал да в сарай снес – неча им в доме торчать. Перевар-то крепкий, с ног на раз валит. С устатку-то винца да бражки сладенькой ввечеру хорошо кружечку выпить, а перевар тока на свадьбах да похоронах пьют, да пьяницы горькие. Потому и убрал с глаз долой – пускай в сарае стоит, авось, кто из девок замуж пойдет? Тогда и сгодится.

А Настасья-то и подглядела, куда он перевар снес. Нет, не специально. Случилося так. Она-то с огорода возвращалась, картопли несла чуток – на ужин сварить, повечерять, да лучку нарвала маленько. А навстречу ей с дому Петр с бутылями. И ведь и не хотела смотреть, а подглядела, куда девать станет. Подглядела да приметила.