Домби и сын

— Еще минуту. Положите мою голову такъ, чтобы я могла на вашемъ добромъ лицѣ видѣть слова, которыя вы станете читать.

Гэрріетъ исполнила ея желаніе и принялась читать, Она читала ей ту книгу, въ которой недужный, страждущій, удрученный человѣкъ всегда находитъ утѣшеніе и вѣчную отраду для изнуреннаго духа. Она читала, какъ одна женщина, слѣпая, хромая, прокаженная, оскверненная всякими недугами души и тѣла, получила прощеніе и такую награду, которой не отниметъ отъ нея никакая человѣческая сила.

— Завтра поутру, Алиса, — сказала Гэрріетъ, закрывая книгу, — я приду какъ можно раньше.

Свѣтлые глаза сомкнулись на минутку, но при этихъ словахъ открылись опять. Алиса съ набожнымъ благоговѣніемъ поцѣловала руку своей благодѣтельницы.

Тѣ же свѣтлые глаза слѣдили за нею къ дверямъ. Въ ихъ блескѣ и на спокойномъ лицѣ промелькнула прощальная улыбка.

Глаза сомкнулись и уже больше не открывались никогда. Она положила свою руку на грудь, произнесла священное имя Того, житіе котораго ей читали, и жизнь сбѣжала съ ея лица, подобно исчезающему свѣту.

На мѣстѣ, гдѣ была Алиса, лежалъ бездыханный трупъ.

Глава LIX Часъ пробилъ

Опять перемѣны въ большомъ домѣ, на длинной скучной улицѣ, гдѣ Флоренса проводила свое одинокое дѣтство. Это все тотъ же огромный домъ, надежный оплотъ противъ непогоды и вѣтровъ, безъ проломовъ на кровлѣ, безъ разбитыхъ оконъ, безъ продавленныхъ стѣнъ, но тѣмъ не менѣе онъ — развалина, и крысы бѣгутъ изъ него.

Сначала м-ръ Таулисонъ и компанія никакъ не хотятъ вѣрить злой молвѣ, которая расиространяется вокрутъ нихъ. Кухарка говоритъ рѣшительно и прямо, что подорвать нашъ кредитъ, благодаря Бога, не такъ легко, какъ другихъ богачей, a м-ръ Таулисонъ положительно утверждаетъ, что, пожалуй, станутъ послѣ этого болтать, будто подорвался англійскій банкъ или взлетѣли на воздухъ всѣ сокровища лондонской башни. Но скоро приходитъ газета, и съ нею м-ръ Перчъ, въ сопровожденіи своей почтенной супруги, которая пришла на кухню покалякать и провести пріятный вечеръ.

Какъ скоро темное дѣло было приведено въ извѣстность, м-ръ Таулисонъ главнѣйшимъ образомъ безпокоился насчетъ убытка и полагалъ, что онъ круглымъ числомъ простирается, по крайней мѣрѣ, до сотни тысячъ фунтовъ. М-ръ Перчъ убѣжденъ, съ своей стороны, что, пожалуй, не покрыть его и сотнею тысячъ фунтовъ. Женщины, подъ предводительствомъ м-съ Перчъ и кухарки, часто съ благоговѣйнымъ удовольствіемъ повторяютъ: "Сотня тысячъ фунтовъ!" — какъ будто передъ ихъ глазами лежали самыя деньги. Горничная, не спуская глазъ съ м-ра Таулисона, изъявляетъ желаніе имѣть хотя бы сотую часть этого капитала, чтобы наградить имъ любимаго человѣка. М-ръ Таулисонъ, проникнутый, какъ извѣстно, непримиримою ненавистью къ иностранцамъ, держится того мнѣнія, что достанься эти деньги какому-нибудь сухопарому французу, онъ бы не зналъ, бестія, что съ ними дѣлать, развѣ только профинтилъ бы ихъ на усы и свою треклятую бороденку. При этомъ горькомъ сарказмѣ горничная хохочетъ до упаду и удаляется на свѣжій воздухъ.

Скоро, однако, она возвращается опять, ибо кухарка, издавна пользовавшаяся репутаціею расторопной и умной дамы, говоритъ, что теперь-то собственно имъ надо держаться другъ друга, — не такъ ли, Таулисонъ? — Вѣдь еще неизвѣстно, скоро ли имъ придется разойтись на всѣ четыре стороны.

— Мы видѣли, — продолжаетъ кухарка, — въ этомъ домѣ похороны, видѣли свадьбу и при насъ же скрылись эти бѣглянки. Пусть не говорятъ о насъ добрые люди, что мы не могли ужиться въ это несчастное время. Станемъ жить по-прежнему тише воды, ниже травы, не вынося соринки изъ этого дома, не такъ ли, Таулисонъ?

М-съ Перчъ приведена въ трогательное умиленіе этой рѣчью и открыто замѣчаетъ, что кухарка — настоящій ангелъ. М-ръ Таулисонъ отвѣчаетъ, что онъ, съ своей стороны, всего менѣе способенъ противорѣчить такимъ благороднымъ чувствамъ, и въ доказательство… онъ беретъ горничную за руку, шепчетъ ей нѣсколько словъ и, становясь съ этой юной леди среди комнаты, торжественно извѣщаетъ всю кухонную компанію, что онъ и она рѣшились, наконецъ, сочетаться законнымъ бракомъ и завести на Оксфордскомъ рынкѣ, въ травяномъ ряду, свою собственную лавку, куда въ свое время будутъ имѣть честь покорнѣйше просить всѣхъ своихъ старыхъ знакомыхъ. Это объявленіе принято съ превеликимь восторгомъ, и м-съ Перчъ, прозирая душою въ будущее, торжественно шепчетъ на ухо кухаркѣ: "Разведутъ дѣвченокъ!"

Фамильное несчастіе, само собою разумѣется, въ этихъ нижнихъ слояхъ безъ пиршества обойтись не можетъ. На этомъ основаніи кухарка изготовляетъ для ужина два горячихъ блюда, a м-ръ Таулисонъ, для той же гостепріимной цѣли, сочиняетъ раковый салатъ на огромномъ блюдѣ. Даже м-съ Пипчинъ, взволнованная этой рѣдкой оказіей, звонитъ отчаянной рукой съ высоты своего покоя и посылаетъ сказать, чтобы ей подогрѣли къ ужину сладенькій пирожокъ и прислали на подносѣ стаканъ крѣпкаго глинтвейну съ хересомъ пополамъ, такъ какъ она чувствуетъ себя нѣсколько нездоровой.