Домби и сын

Минуты теплой симпатіи бываютъ въ жизни даже самыхъ угрюмыхъ и черствыхъ людей, хотя они и скрываютъ это очень старательно. Видъ дочери-красавицы, незамѣтно достигшей полнаго развитія, могъ вызвать такую минуту даже и въ гордой жизни м-ра Домби. Ее могла вызвать мимолетная мысль, что семейное счастье было отъ него такъ близко, a онъ и не замѣтилъ его среди своего черство-мрачнаго высокомѣрія. Его могло тронуть нѣмое краснорѣчіе взоровъ дочери, говорившей, казалось: "Отець мой! заклинаю тебя памятью умершихъ, моимъ полнымъ страданія дѣтствомъ, полночной встрѣчей нашей въ этомъ мрачномъ домѣ, крикомъ, вызваннымъ изъ груди моей болью сердца, — обратись ко мнѣ, отецъ мой, найди убѣжище въ любви моей, пока еще не поздно!" — Впрочемъ, теплое чувство могло быть вызвано и другими, не столь возвышенными мыслями.

Онъ вспомнилъ, можетъ быть, что потеря сына вознаграждена теперь новымъ союзомъ; даже, можетъ быть, просто причислилъ Флоренсу къ комнатнымъ украшеніямъ. Дѣло въ томъ, что онъ продолжалъ смотрѣть на нее все съ болѣе и болѣе нѣжнымъ чувствомъ; она начала какъ то сливаться въ глазахъ его съ любимымъ сыномъ, такъ что, наконецъ, онъ не могъ почти различать ихъ. Онъ все смотрѣлъ, и ему почудилось, что онъ видитъ ее наклонившеюся надъ кроватью малютки, не какъ соперника, a какъ ангела-хранителя. Въ немъ пробудилось желаніе заговорить съ ней, подозвать ее къ себѣ. Невнятныя, трудныя съ непривычки слова: "Флоренса, поди сюда!" были уже почти на языкѣ, но ихъ заглушили чьи-то шаги на лѣстницѣ.

То была его жена. Она перемѣнила костюмъ и вошла теперь въ пеньюарѣ, съ распущенными волосами, свободно падавшими на плечи. Домби былъ пораженъ, но только не перемѣною нлатья.

— Флоренса, моя милая, — сказала Эдиѳь, — a я тебя вездѣ искала.

И она сѣла возлѣ Флоренсы, наклонилась и иоцѣловала ея руку. Домби едва могъ узнать жену — такъ она измѣнилась. Не только улыбка на ея лицѣ была для него новостью, но и всѣ манеры, выраженіе глазъ, тонъ голоса, участіе, очевидное желаніе понравиться… Нѣтъ, это не Эдиѳь!

— Тише, маменька. Папенька спитъ.

И вдругъ Эдиѳь опять сталь Эдиѳью; она взглянула въ уголъ, гдѣ сидѣлъ Домби, и Домби увидѣлъ знакомое лицо Эдиѳи.

— Я никакъ не думала, чтобы ты была здѣсь, Флоренса.

И опять мгновенная перемѣна! Какъ нѣжно прозвучали эти слова!

— Я нарочно ушла пораньше наверхъ, — продолжала Эдиѳь, — чтобы поговорить съ тобою. Но вошедши въ твою комнату, я увидѣла, что птичка улетѣла, и напрасно ждала ея возвращенія.

И будь Флоренса въ самомъ дѣлѣ птичка, Эдиѳь не могла бы прижать ее къ своей груди нѣжнѣе.

— Пойдемъ, моя милая!

— Папенька, я думаю, не удивится, проснувшись, что меня нѣтъ? — нерѣшительно произнесла Флоренса.

— Ты сомнѣваешься?

Флоренса опустила голову, встала и сложила работу. Эдиѳь взяла ее подъ руку, и онѣ вышли какъ сестры. "Даже и походка ея что-то не та", подумалъ м-ръ Домби, провожая ее глазами за поротъ.

Часы на колокольнѣ пробили три, a онъ все еще сидѣлъ нелодвижно въ углу, не сводя глазъ съ того мѣста, гдѣ была Флоренса. Свѣчи догорѣли, въ комнатѣ стало темно, но на лицѣ его витала тьма, темнѣе всякой ночи.

Флоренса и Эдиѳь долго разговаривали, сидя передъ каминомъ въ отдаленной комнатѣ, гдѣ умеръ маленькій Павелъ. Бывшій тамъ Діогенъ хотѣлъ было сначала не впустить Эдиѳи, но потомъ, какъ будто только изъ желанія угодить своей госпожѣ, впустилъ ее и удалился ворча въ переднюю. Скоро, однако, онъ какъ будто понялъ, что, несмотря на хорошее намѣреніе, сдѣлалъ ошибку, какую дѣлаютъ самыя лучшія собаки, и, желая загладить проступокъ, вошелъ потихоньку опять въ комнату, улегся между дамами прямо противъ огня, высунулъ языкъ и началъ слушать съ самымъ глупымъ выраженіемъ.

Разговоръ шелъ сначала о книгахъ и занятіяхъ Флореысы и о томъ, какъ провела она время со дня свадьбы. Это навѣло ее на предметъ, близкій ея сердцу, и со слезами на глазахъ оиа сказала:

— О, маменька, съ тѣхъ поръ я перенесла много горя!

— Ты, Флоренса? ты перенесла горе?

— Да. Бѣдный Вальтеръ утонулъ.

Флоренса закрыла лицо руками и горько заплакала.

— Скажи мнѣ пожалуйста, — сказала, лаская ее, Эдиѳь, — кто былъ этотъ Вальтеръ, что ты о немъ плачешь?

— Онъ былъ братъ мой, маменька. Когда умеръ Павелъ, мы сказали другъ другу: будемъ братомъ и сестрою. Я знала его давно, съ самаго дѣтства. Онъ зналъ Павла, и Павелъ очень любилъ его; умирая Павелъ сказалъ: "береги Вальтера, папенька; я люблю его!" Вальтера ввели тогда къ нему, онь былъ вотъ здѣсь, въ этой комнатѣ.

— И что же? Берегъ онъ Вальтера? — спросила Эдиѳь.

— Папенька? Онъ услалъ его за море, корабль разбило бурей, и Вальтеръ погибъ, — сказала, плача, Флоренса.

— Знаетъ онъ, что онъ умеръ? — спросила Эдиѳь.

— Не знаю. Какъ мнѣ знать? — воскликнула Флоренса, припавши къ ней, какъ будто умоляя ее о помощи, и скрывши лицо свое на ея груди. — Я знаю, вы видѣли…

— Постой, Флоренса!

Эдиѳь была такъ блѣдна и говорила такимъ мрачнымъ голосомъ, что ей не для чего было зажимать Флоренсѣ ротъ рукою.

— Разскажи мнѣ прежде о Вальтерѣ, разскажи мнѣ его исторію, всю, подробно.