Домби и сын

Старуха еще разъ съ отчаяннымъ усиліемъ уцѣпилась за ея подолъ и принялась отыскивать на порогѣ монету съ такою жадностью, которая поглотила всѣ ея способности. Напрасно. Дочь сильнымъ движеніемъ руки поволокла ее за собой, и онѣ опять понеслись черезъ пустырь къ своему жилищу, въ глухой закоулокъ безконечнаго города, который теперь совсѣмъ исчезалъ отъ глазъ въ непроницаемомъ туманѣ. Мать во всю дорогу охала, хныкала, стонала и упрекала, сколько могла, свою непокорную дочь: изъ-за ея упрямства онѣ теперь должны были остаться безъ хлѣба и водки въ первую ночь послѣ двѣнадцатилѣтней разлуки!

Уже давно непокорная дочь храпѣла на своей постели, a ея мать еще сидѣла передъ огнемъ и глодала черствую корку хлѣба.

Глава XXXV Счастливая чета

Нѣтъ уже болѣе темнаго пятна на модной улицѣ города Лондона. Гордо смотритъ чертогъ м-ра Домби на противоположныя зданія, и ни одно не смѣетъ съ нимъ соперничать въ громадности и пышномъ блескѣ. Домъ — всегда домъ, какъ бы онъ ни былъ простъ и бѣденъ. Если эгу пословицу вывернуть на изнанку и сказать: домъ все-таки домъ, будь онъ великолѣпенъ какъ дворецъ, — то окажется, что м-ръ Домби соорудилъ въ честь своихъ пенатовъ чудный алтарь изящества и вкуса.

Вечеръ. Ярко горятъ свѣчи въ окнахъ пышнаго дома; красноватое зарево каминовъ отражается на занавѣсахъ и мягкихъ коврахъ; буфетъ ломится подъ тяжестью сервиза; столъ накрытъ великолѣпно для четырехъ персонъ. Обновленный домъ первый разъ со времени послѣднихъ перемѣнъ принимаетъ праздничный видъ. Ждутъ съ минуты на минуту возвращенія изъ Парижа счастливой четы.

Знаменитый вечеръ уступаетъ въ суетливости только свадебному утру. Всѣ сердца преисполнены благоговѣніемъ и проникнуты торжественнымъ ожиданіемъ. М-съ Перчъ сидитъ на кухнѣ и кушаетъ чай. Ей было много дѣла: разъ двадцать она обошла пышные аппартаменты, вымѣряла по аршинамъ цѣнность шелку и левантина и вычерпала изъ словарей всѣ возможныя восклицанія, придуманныя для выраженія выспреннихъ восторговъ. Кухарка въ самомъ веселомъ расположеніи духа и увѣряетъ всю компанію, что ей теперь нужны гости, да гости, такъ какъ она разбитного характера и всегда любила повеселиться; a что гостей будетъ полонъ домъ, такъ она готова прозакладывать шесть пенсовъ. М-съ Перчъ, прихлебывая чай, утвердительно киваетъ головой и безмолвно соглашается на всѣ пункты. Горничная поминутно вздыхаетъ изъ глубины души и открыто объявляетъ, что y нея одно желаніе — счастья молодымъ супругамъ; но супружество, прибавляетъ она, не что иное, какъ лотерея, и чѣмъ больше объ этомъ думаешь, тѣмъ больше привыкаешь дорожить свободой безбрачной жизни. "Конечно, лотерея; да еще хуже, чѣмъ лотерея", восклицаетъ м-ръ Таулисонъ, суровый, угрюмый и мрачный. "О, если бы теперь война, — прибавляетъ онъ, — къ чорту всѣхъ французовъ"! Молодой человѣкъ вообще того мнѣнія, что всякій иностранецъ есть французъ и непремѣнно долженъ быть французомъ по законамъ природы.

При каждомъ новомъ стукѣ колесъ вся компанія останавливалась и прерывала разговоръ и вслушивалась; не разъ даже раздавалось общее восклицаніе: "вотъ они! воть они!" но оказывалось, что это были не они, и фальшивая тревога оканчивалась ничѣмъ. Кухарка, видимо, начала сокрушаться о приготовленномъ обѣдѣ, м-ръ Таулисонъ больше и больше свирѣпѣлъ противъ французовъ, всѣ чувствовали какое-то неопредѣленное безпокойство, и только одинъ обойщикъ, чуждый всякихъ треволненій, спокойно продолжалъ бродить по комнатамъ, погруженный въ блаженное самосозерцаніе.

Флоренса готова встрѣтить отца и свою новую мать. Радость или грусть волнуетъ ея сердце, робкая дѣвушка сама не знаетъ; но ея щеки зардѣлись яркимъ румянцемъ и заискрились необыкновеннымъ блескомъ. Въ людской поговариваютъ втихомолку: какъ прекрасна сегодня миссъ Флоренса, какъ она выросла! какъ похорошѣла, бѣдняжечка! Затѣмъ слѣдуетъ пауза. Кухарка, какъ душа общества, чувствуетъ, что ей надобно высказать свое мнѣніе. Она говоритъ: удивительно для меня… но что именно удивительно, не объясняетъ. Горничная также удивляется, и вмѣстѣ съ ней чувствуетъ глубокое удивленіе м-съ Перчъ, надѣленная отъ природы завидною способностью приходить въ изумленіе отъ всего, что поражаетъ удивленіемъ другихъ особъ, хотя бы предметъ такого удивленія скрывался во мракѣ неизвѣстности. М-ръ Таулисонъ пользуется благопріятнымъ случаемъ настроить дамскія сердца на печальный тонъ. Онъ говоритъ:

— Чѣмъто окончится вся эта исторія! Посмотримъ, поглядимъ!

— Какъ, подумаешь, все устроено на свѣтѣ! — восклицаетъ кухарка, — право! A ужъ насчетъ миссъ Флоренсы, м-ръ Таулисонъ, я готова побиться объ закладъ, ей не будетъ хуже ни отъ какихъ перемѣнъ.

— Какъ бы не такъ! — возражаетъ Таулисонъ и, скрестивъ руки, хранитъ глубокое молчаніе, увѣренный, что его пророчество навело ужасъ на все общество.