Домби и сын

Герріэтъ стояла y дверей и, сложивъ руки на груди, смотрѣла, какъ ея братъ пробирается по неровной полосѣ зелени передъ ихъ домомъ, гдѣ еще такъ недавно былъ прекрасный зеленый лугъ, a теперь разстилался безобразный пустырь, загроможденный мусоромъ, кирпичами и досками, изъ-за которыхъ начинали проглядывать низкія хижины, разбросанныя неискусною рукою. Два-три раза Джонъ Каркеръ оглядывался назадъ и встрѣчалъ на лицѣ сестры лучезарную улыбку, падавшую живительнымъ лучомъ на его истерзанное сердце. Когда, наконецъ, онъ повернулъ за уголъ и скрылся изъ виду, долго сдерживаемыя слезы градомъ полились изъ глазъ его сестры.

Но недолго Герріэтъ Каркеръ могла предаваться своей печали. Человѣкъ въ нищетѣ не имѣетъ права думать о своемъ несчастьи, и ежедневныя мелкія хлопоты о средствахъ къ существованію заставляютъ его забыть, что есть въ немъ умъ, жаждущій благородной дѣятельности, и сердце, способное проникаться высокими чувствованіями. Убравъ комнату и вычистивъ мебель, Герріэтъ съ безпокойнымъ лицомъ сосчитала скудный запасъ серебряной монеты и побрела на рынокъ покупать припасы для сегодняшняго обѣда. Дорогой она размышляла, сколько ей можно этимъ утромъ съэкономить пенсовъ и полупенсовъ для чернаго дня. Такъ тянулась жизнь бѣдной женщины, скучная, грязная, однообразная. Не было передъ ней подобострастной толпы лакеевъ и служанокъ, передъ которыми тысячи другихъ женщинъ имѣютъ случай каждый день выставлять на показъ возвышенное геройство своей души.

Между тѣмъ, какъ она выходила со двора, и въ домѣ не оставалось живой души, къ дому подошелъ какой-то джентльменъ, уже не молодой, но здоровый и цвѣтущій, съ пріятной физіономіей и добродушнымъ взглядомъ. Брови его были еще черны, какъ уголь, въ густыхъ волосахъ на головѣ пробивалась просѣдь, сообщавшая честнымъ глазамъ и широкому открытому лбу самый почтенный видъ.

Онъ стукнулъ въ дверь одинъ разъ и, не получивъ отвѣта, усѣлся на скамейкѣ передъ воротами. По искусному движенію его пальцевъ, выбивавшихъ правильный тактъ на деревянной доскѣ, можно было заключить о привычкахъ музыканта, a no необыкновенному удовольствію, которое онъ чувствовалъ отъ протяжнаго напѣванія аріи, очевидно, новой, и которую онъ самъ сочинялъ въ эту минуту, можно было догадываться, что это музыкантъ ученый, композиторъ.

Арія шла впередъ и впередъ, мелодія округлялась больше и больше, и композиторъ, казалось, глубже и глубже погружался въ поэтическій восторгъ, какъ вдругъ появилась Герріэтъ Каркеръ, воротившаяся съ рынка. Съ ея приближеніемъ джентльменъ всталъ и скинулъ шляпу.

— Вы опять здѣсь, сэръ! — сказала Герріэтъ робкимъ тономъ.

— Я принялъ смѣлость просить васъ удѣлить для меня минутъ пять вашего досуга, не болѣе.

Послѣ минутнаго колебанія Герріэтъ отворила дверь и попросила гостя войти. Джентльменъ взялъ стулъ и, усѣвшись противъ хозяйки, началъ разговоръ такимъ голосомъ, который вполнѣ согласовался съ его почтенной физіономіей и невольно вызывалъ на откровенность.

— Миссъ Герріэтъ, — сказалъ онъ, — я отнюдь не могу думать, чтобы вы были горды; этого нѣтъ и быть не можетъ. Прошлый разъ вы старались меня увѣрить, что гордость — ваше врожденное свойство; но извините, я смотрѣлъ на ваше лицо, и оно какъ нельзя больше противорѣчило вашимъ словамъ. Опять я смотрю на это лицо, — здѣсь онъ взялъ ея руку, — и опять совершенно убѣждаюсь въ такомъ же противорѣчіи.

Герріэтъ пришла въ замѣшательство и не могла дать никакого отвѣта.

— Лицо ваше, — продолжалъ джентльменъ, — зеркало истины, благородства и великодушія. Извините, если я больше полагаюсь на это зеркало, чѣмъ на ваши слова.

Въ способѣ произнесенія этихъ словъ не было ничего, похожаго на обыкновенные комплименты. Джентльменъ говорилъ такъ ясно, такъ искренно и непринужденно, что Герріэтъ невольнымъ движеніемъ склонила голову, какъ-будто вмѣстѣ благодарила его и признавала искренность его словъ.

— Разница въ нашихъ лѣтахъ, — продолжалъ джентльменъ, — и простая цѣль моего визита, къ счастью, уполномачиваютъ меня прямо и открыто высказать вамъ свою мысль. Вотъ почему вы меня видите здѣсь въ другой разъ.

— Одно простое выполненіе обязанности, сэръ, можетъ и должно казаться гордостью съ моей стороны, возразила Герріэтъ послѣ минутнаго молчанія. — Надѣюсь, я не лгоблю ничего другого.

— Для самихъ себя?

— Для меня самой.

— A для вашего брата Джона? Извините, что я дѣлаю вамъ этотъ вопросъ.

— Я горжусь любовью своего брата, сэръ, и всегда буду гордиться имъ самимъ, — воскликнула Герріэтъ, устремивъ открытые глаза на своего гостя и вдругъ перемѣнивъ свое обращеніе. Голосъ ея пересталъ дрожать, и въ чертахъ лица выразились необыкновенная рѣшимость и твердость духа. — Вы, который страннымъ образомъ знаете исторію его жизни и повторили ее мнѣ, когда были здѣсь послѣдній разъ…

— Повторилъ единственно для того, чтобы пріобрѣсти ваше дрвѣріе, — перебилъ джентльменъ. — Не думайте, ради Бога…

— Я увѣрена, y васъ было доброе намѣреніе. Я вѣрю вамъ и совершенно спокойна на этотъ счетъ.