Домби и сын

Другой домъ находится на противоположной сторонѣ Лондона подлѣ большой Сѣверной дороги, нѣкогда дѣятельной и шумной, теперь заброшенной, пустой, и по которой тянутся только пѣшеходы за насущнымъ кускомъ хлѣба. Домикъ — бѣдный, тѣсный, скудно меблированный, но чистый и опрятный, даже съ претензіями на нѣкоторый комфортъ, обнаружившійся въ цвѣтахъ на окнахъ и разведенныхъ въ небольшомъ палисадникѣ. Окружающая перспектива не имѣетъ опредѣленнаго характера и значенія. Лежитъ скромный домикъ не то, чтобы за городомъ, но и не то, чтобы въ городѣ. Какъ могучій богатырь, собравшійся въ отдаленный путь, гигантскій городъ перешагнулъ черезъ это мѣсто и потащилъ впередъ свои кирпичныя и глиняныя ноги, но промежуточное пространство между этими ногами все еще остается блѣднымъ предмѣстьемъ, и здѣсь-то, между высокими трубами, изрыгающими день и ночь густые клубы дыму, уединенно расположенъ этотъ второй домикъ фасадомъ на поляну, гдѣ растутъ крапива и полынь, и куда въ эту минуту въ сотый разъ ненарокомъ забрелъ птичій охотникъ, который даетъ себѣ клятву никогда больше не заглядывать въ это дикое захолустье.

Живетъ здѣсь особа, оставившая первый домъ изъ преданности къ несчастному брату. Тамъ была она единственнымъ ангеломъ, сообщавшимъ жизнь и движеніе роскошной виллѣ, и хотя м-ръ Каркеръ пересталъ ее любить послѣ того, что онъ назвалъ ея неблагодарностью, хотя, въ свою очередь, онъ оставилъ ее совершенно, однако же, воспоминаніе о ней еще не умерло даже въ его сердцѣ и не изгладилось въ его домѣ; ея цвѣтникъ поддерживается въ прежнемь видѣ, какъ-будто вчера только оставленный заботливой хозяйкой, хотя м-ръ Каркеръ не заглядываетъ въ него никогда.

Много съ той поры измѣнилась Герріэтъ Каркеръ, но не время набросило на ея красоту тѣнь печали, безпокойства и ежедневной борьбы съ бѣдственнымъ бытіемъ. При всемъ томъ Герріэтъ Каркеръ еще красавица, кроткая, спокойная, одинокая, удаленная отъ всѣхъ, для кого должны были расцвѣтать ея дѣвственныя прелести.

Да, никто не знаетъ Гарріэтъ Каркеръ. Никто не обращаетъ вниманія на дѣвушку въ ея бѣдномъ платьѣ домашняго издѣлія и увядающую со дня на день. И живетъ она въ забвеніи, въ совершенномъ удаленіи отъ свѣта, отдавшись скромнымъ и скучнымъ домашнимъ добродѣтелямъ, не имѣющимъ ничего общаго съ принятыми понятіями о высокихъ подвигахъ героизма и самогюжертвованія…

Герріэтъ Каркеръ облокотилась на плечо мужчины, еще молодого, но посѣдѣвшаго и съ грустной физіономіей, исковерканной продолжительными страданіями. Это ея несчастный братъ, котораго она, и одна только она, ведетъ съ безпримѣрнымъ самоотверженіемъ по безплодной дорогѣ жизни, раздѣляя его позоръ и всѣ лишенія, сопряженныя съ его ужасною судьбою.

— Еще рано, Джонъ, — сказала Герріэтъ, — зачѣмъ ты идешь такъ рано?

— Не раньше и не позже какъ всегда, милая Герріэтъ. Будь y меня лишнихъ нѣсколько минутъ, я бы желалъ пройти мимо дома, гдѣ простился съ нимъ въ послѣдній разъ.

— Какъ жаль, что я не знала и не видѣла его!

— Это къ лучшему, другъ мой, если вспомнить его участь.

— Но я не могла бы теперь больше плакать, если бы и знала его лично. Твоя печаль вмѣстѣ и моя печаль. Но если бы я знала его такъ же, какъи ты, мое общество, конечно, было бы теперь отраднѣе для тебя.

— Есть ли на свѣтѣ радости или печали, которыхъ ты не раздѣляешь со мной, милая сестра?

— Надѣюсь, ты увѣренъ, что нѣтъ.

— Какъ же думать послѣ этого, что твое общество, въ томъ или другомъ случаѣ, будетъ для меня отраднѣй, нежели оно есть и будетъ всегда? Я чувствую, Гарріэтъ, ты знала моего друга и одобряла всѣ мои отношенія къ нему.

Герріэтъ тихонько отняла руку, покоющуюся на плечѣ брата, и, послѣ нѣкотораго колебанія, отвѣчала:

— Не совсѣмъ, Джонъ, не совсѣмъ.

— Ты думаешь, я не сдѣлалъ бы ему никакого вреда, если бы позволилъ себѣ сбдизиться съ нимъ тѣснѣе?

— Да, я такъ думаю.

— Умышленно, конечно, видитъ Богъ, я бы не повредилъ; но во всякомъ случаѣ недолжно было компрометировать его репутацію подобнымъ знакомствомъ. Согласишься ли ты, моя милая, или не согласишься…

— Не соглашусь, не соглашусь.

— Но мнѣ даже теперь отрадно думать, что я всегда отстранялъ отъ себя пылкаго юношу.

Затѣмъ Джонъ Каркеръ, оставляя меланхолическій тонъ, улыбнулся сестрѣ и сказалъ:

— Прощай, Герріэтъ!

— Прощай, милый Джонъ! Вечеромъ, въ извѣстный часъ и въ извѣстномъ мѣстѣ, я, по обыкновенію, выйду къ тебѣ навстрѣчу, когда ты будешь возвращаться домой. Прощай.

И она подставила ему свое лицо для поцѣлуя. Въ этомъ лицѣ былъ его домъ, его жизнь, его вселенная, и между тѣмъ въ немъ же заключалась часть его наказанія и печали. Въ легкомъ, едва замѣтномъ облакѣ, которое его покрывало, равно какъ въ постоянствѣ и въ томъ, что она принесла ему въ жертву свои радости, наслажденія, надежды, всю будущность, онъ видѣлъ горькіе, но всегда спѣлые и свѣжіе плоды своего стараго преступленія.