Дом в Мансуровском

– Почти три года я ухаживала за лежачей старушкой и много лет рядом с больным мужем! Вы думаете, я разучилась делать уколы?

Главная сестра призналась честно:

– Мне проще взять девочку после училища, чем вас, с огромным разрывом в трудовом стаже. Ищите где-нибудь на окраине, в новом районе, там медсестры точно нужны.

В отдаленный район? А время на дорогу? Метро, автобус. Нет, не пойдет. Ася совсем сникла, и вдруг подарок – разговорилась с соседкой, заведующей детским садиком, что в пяти минутах от дома, и та предложила ей ставку медсестры. Радости не было предела – воистину, бог закрывает дверь, но приоткрывает окно. Через неделю Ася вышла на работу.

Александр Евгеньевич пребывал в полной растерянности:

– Как так – на работу? А я?

Ну да, сама виновата. Приучила, что она вечная нянька, всегда рядом. С возрастом далекий от жизненных реалий муж совсем отключился от бытовых проблем: ни деньги, ни расходы, ни все остальное его не волновало. Он жил в своем мирке, в своих рукописях и науке, в своих переживаниях и обидах, и все остальное, разумеется кроме девочек, его не интересовало. Ася не обижалась – в конце концов, всю жизнь именно он был кормильцем, обеспечивая семью, ни она, ни девочки не знали горя и лишений, а сейчас он состарился, сник, сломался, возраст и болезни. В общем, пришло время отвечать ей, Асе. Надеяться на книги было смешно – когда еще он их напишет, и это не заработок, а способ удержаться на этом свете.

Словом, рассчитывать было не на что, да она и не рассчитывала. Только бы работал, только бы вставал с дивана и садился за стол, а с остальным она справится.

Сама удивлялась своей уверенности – ведь кроме немолодого и нездорового мужа на ней беременная Маруся. Да и работа немного пугала – сколько лет она не работала, сколько считалась домохозяйкой?

Но все постепенно вошло в колею, и ловкая Ася все успевала: дом, работа, Маруся, Саша. Никто из домашних не пострадал, и Александр Евгеньевич успокоился – жизнь, кажется, не менялась. Да и жену можно понять – бедная Ася, как же ей надоело сидеть дома возле него, следить за его давлением, раскладывать таблетки, приносить чай. Кто это выдержит? Асю можно понять. Тяжелое бремя – жить с пожилым и больным человеком. Трудно это и нерадостно… Жену жаль, да и, если подумать – что хорошего он ей сделал? Что получила она от их брака? Вдовца и двух падчериц? Своего не родила, не получилось… Да и много ли внимания и заботы она от него видела? Разве он любил ее так, как любил Катюшу? А ведь Ася тонкая, чуткая, наверняка все чувствовала и все понимала.

Александр Евгеньевич расстроился, сник. Хорошо, что этого никто не видит. «Вот ведь жизнь, – думал он, – сложная, непредсказуемая. Неужели не может быть по-другому, проще, яснее, счастливее?»

Господи, какой он дурак, какой беспросветный дурак, если, прожив столько лет, задается подобным вопросом? Он чувствовал, как стареет, как слабеет его мозг, не удерживая, как прежде, большое количество необходимой информации. Как ухудшается память. То, что раньше давалось легко, стало таким сложным, что профессор расстраивался. Раньше он мог с закрытыми глазами достать нужную книгу – помнил, где какая стоит. Теперь подолгу рылся, путался, злился на себя, заводился еще сильнее, нервничал, доставал не то, еще больше расстраивался, отчаивался и срывался на близких, а потом сгорал от стыда. Вот она, старость – мерзкая и отвратительная, вредная, как старуха у подъезда: постоянно напоминает о себе, тычет в лицо, ничего не пропускает, насмехается и заливается ведьминским смехом.

Он ненавидел ее, не хотел с ней примириться. Во что он превратился? Дряхлый, неловкий, с трясущимися руками и с жалкой, редкой, козлиной бородкой старик. Жена просит избавиться от этого украшения, а он вредничает и не сбривает. И с ужасом и тоской подмечает, как меняется его характер, разве он был таким раньше – занудным, капризным, плаксивым, но главное, вредным! Видит, знает, что бороденка его омерзительна, ан нет, стоит на своем!

– Папа, – смеется Юля, – ты с этой бородкой похож на козлика! Сбрей немедленно!

А что сделал он? Сказать стыдно. Выставил Юленьке фигу. Какой невыносимый позор! И это сделал он, Александр Евгеньевич Ниточкин?

А Юля? Нет, она не обиделась. Просто вздохнула и сказала:

– Ясно. Ну что же, носи. Носи и радуйся, что похож на козла.

Замечал, что шаркает тапками, и принимался шаркать сильнее. Жена виду не подавала, а старшая дочь возмущалась и ругала его:

– Папа, ты шаркаешь как столетний старик! Выбрось ты эти старые тапки! Посмотри, они вот-вот рассыплются! Сними, я отнесу их в помойку, а завтра куплю тебе новые!

И он обижался и вредничал: «Как же, сейчас! Прямо так снял и отдал!»

– Я к ним привык, и мне в них удобно. – И, скорбно поджав губы, переставал разговаривать.