Дом в Мансуровском

Когда наступало отчаяние и подкатывали слезы, Маруся ругала себя и давала слово, что это больше не повторится. Но как же она скучала по папе и Асе, по любимой и вредной Юльке, по Москве, по Мансуровскому, по высоченным тополям и пахучим липам, по пышным кустам сирени, по московскому мороженому, по бородинскому хлебу, по широким проспектам, узким улочкам, фонтанам, памятникам, скверам.

И хоть сто раз говори, что сопки и холодное море прекрасны, а северное сияние – одно из чудес света, пейзаж за окном удручал.

Конечно же, было и хорошее. Девочки – так называли друг друга офицерские жены – в любую минуту были готовы прийти на помощь, забегали по сто раз на дню, что-то приносили, чем-то делились, учили Марусю вязать и варить варенье, вздыхали, глядя на ее растерянность, проявляли невозможное терпение, жалели ее, по-доброму посмеивались, утешали, что все со временем наладится. Но иногда Марусе казалось, что и сами они не очень в это верили.

Верила ли Маруся? Верила ли, что привыкнет, обживется? И, кстати, какие у них с Лешкой перспективы?

А перспективы были примерно такие – после второго, ну или третьего, если не повезет, похода офицерским семьям полагалась отдельная квартира. В таком же доме, с такими же условиями, но отдельная, служебная, почти своя. В ней можно сделать ремонт, переклеить обои, побелить потолки, поменять линолеум, с ремонтом помогут друзья. Можно купить новые люстры, и Маруся наконец выкинет ненавистный пластиковый «каскад».

У них будет спальня и зал. Здесь говорят «зал», а не «гостиная». Ну зал так зал, какая разница. Можно купить телевизор, кресла и ковер. Ковер обязательно, это и здешняя мода, и статус, и признак достатка, но главное – с ним тепло.

У них станет все как у всех, как положено. Только не будет всей ее прежней жизни, привычной и любимой… Никогда.

Перевестись в Москву нереально. В Ленинград возможно, но и это через много лет, да и нужны веские причины. «Когда-нибудь, – говорит Лешка, – когда-нибудь». – «Когда это – когда-нибудь? – хлюпая носом, спрашивала Маруся. – В другом веке?» Лешка злился: «А я тебе врал?»

Выходит, они проживут здесь, в поселке, лучшую часть своей жизни. Без родных, без Москвы, без всего, что ей дорого и что она любит, а лет через двадцать или больше их переведут. Но совсем не обязательно в Ленинград! Скорее всего, в другой военный городок, куда-нибудь на Балтику, это тоже Северный флот. Конечно, Балтика – это неплохо, но все тот же военный городок, такая же квартира в пятиэтажке, тот же клуб и женсовет, самодеятельные концерты на праздники, поездки в близлежащий город за тряпками, обмены рецептами кекса или квашеной капусты, походы за ягодами и грибами, заготовки, бесцеремонный стук в дверь, телевизор, два кресла, долгожданный отпуск, вечный спор – Москва или юг, теплые края, о которых мечталось всю зиму. И компромисс – три дня в Москве по дороге в Сочи или в Ялту и три дня на обратном пути. Все, без вариантов.

Это и есть счастливая семейная жизнь, свой маленький мирок, своя пристань. Ты же сама это выбрала, а, Маруся? И все, успокойся, уймись, как говорила бабушка Галя. Разве ты несчастлива? Разве ты живешь с нелюбимым? Разве тебя увезли насильно? А может, долго уговаривали или не предупреждали? Разве ты не сама выбрала такую жизнь?

«Везде живут люди». Не твои ли это слова? Не всем же жить в Москве. Люди, Маруся, живут везде. На севере и на юге, в больших городах и крошечных поселках, в горах, степях, у морей и океанов. И, кстати, счастье не зависит от места или прописки. В общем, бери себя в руки и дуй в магазин! Что у тебя было в планах? А, голубцы! Подружка научила. А Леша, оказывается, обожает эти самые голубцы. А ты, Маруся, не знала. Дуй в магазин, хватай капусту, ну и за дело.

Это и есть жизнь, дорогая Маруся. И завтра будет жизнь. И послезавтра. И радуйся, что Леша рядом. Ведь совсем скоро он уйдет в море. Совсем скоро, через пару недель. А ты будешь его ждать на берегу, как все женщины ждут своих мужей. Теперь это и твоя жизнь – и причал, и серое небо, сливающееся с серым морем. И ожидание – когда всплывет лодка, когда наконец покажется ее «спина». И крик, общий крик радости, который подхватит и унесет холодный ветер, и слезы счастья, и объятия. Все это будет. И тогда, в те самые минуты, ты ощутишь острое, ни с чем не сравнимое счастье. А потом жизнь потечет дальше. Потому, что это и есть сама жизнь. Жизнь, которую ты, Маруся, выбрала. Потому что ты любишь своего Лешку и не можешь без него жить. Ведь не можешь, Маруся? А теперь в магазин.

* * *

Это случилось в самом начале второго семестра. Профессор старался не думать о самочувствии – болит и болит, у кого в его возрасте не болит? Всех, даже самых крепких, спортивных коллег настигали болячки. Он видел, как украдкой они глотают лекарства и от крепкого кофе переходят к некрепкому чаю, как устают после лекций и собраний, смотрят на часы и торопятся домой. Все устают и все торопятся, не он один. Это не утешало, но с собственными болячками и самочувствием примиряло.