Дом в Хамптоне

— А его можно оставить одного? — неуверенно спросила Дженни.

— Да. Он принял снотворное и крепко заснул. У него есть звонок рядом с кроватью — звенит на весь дом. Я завтра объясню, как с ним обращаться.

Когда Фритци сказала это, Дженни остановилась, охваченная чувством благодарности. Она повернулась и внимательно посмотрела на эту нежную, золотую женщину. Эту соперницу, ставшую теперь самой необходимой помощницей.

— Ты знаешь, я думала, он оставил меня ради тебя. Даже если бы мы не нашли его здесь, я бы так думала. Ты была девушкой его мечты, его идеалом. Как могла справиться с этим жена? Я знаю, ты хотела быть с ним. Но я не испытываю к тебе ненависти. Я хочу поблагодарить тебя за все, что ты для нас сделала. Утром я хочу забрать его домой. — Дженни остановилась. — Ты хочешь… то есть можем ли мы нанять тебя сиделкой? Абсурд… Я не знаю, что я говорю.

Фритци обняла Дженни, и они медленно пошли назад.

— Дай мне подумать, ладно? Он был моим лучшим другом, а я не замечала этого. Теперь я за это расплачиваюсь. Ты сделала лучший выбор, и Донни с тобой был очень счастлив. Поверь мне, я вовсе не благородна. У меня нет комплекса матери Терезы. Я очень долго никому не была нужна… Поможем же ему, Дженни. Все будет хорошо.

Когда они вернулись в дом, Фритци пошла переодеться, а Дженни позвонила Изабель и попросила ее пойти и купить продукты. Когда Изабель приехала, они рассказали ей все и вместе поплакали. Потом Изабель ушла, чтобы приготовить самые вкусные блюда, какие она только умела. Она наготовила уйму еды. Во время трапезы Дженни вдруг спохватилась. «О Боже! — воскликнула она. — Сегодня же сорокалетие Джины!» Они все забыли об этом, даже Джина. Фритци побежала за вином и вскоре вернулась с бутылкой «Дон Периньон», а Изабель приготовила один из своих замечательных шоколадных тортов. Они пели «Счастливого дня рождения» и произносили тосты, делая это с маниакальным энтузиазмом, за которым скрывалось волнение и невыразимое горе. Через зеленый газон был виден спящий Донни Джеймсон…

Три часа ночи. Гостиная Фритци. Хозяйка ушла спать. Биг Бен отвез мальчиков домой на ночь. Джина, Гарри и Дженни сидят, или, скорее, полулежат в белых креслах, допивая последнюю бутылку шампанского.

Гарри Харт, обняв Джину и Дженни, думает вслух:

— Я знаю, что это ужасно, но если бы мне врач сказал, что остался месяц жизни, я бы подъехал к ближайшему киоску, купил бы пачку «Мальборо» и выкурил бы к черту все свои мысли об этом.

Джина засмеялась.

— Так много сигарет сразу могут излечить от привычки курить навсегда.

Гарри ткнул Джину пальцем: «А ты бы что сделала, Джин?»

Джина вздохнула.

— Купила бы самые дешевые романы и залегла бы в постель их читать, жуя соленые чипсы.

Дженни откинулась назад и улыбнулась подруге.

— Шоколадный торт со взбитыми сливками, «Херши» с сиропом. Любой иствудский фильм — море, яхта, плывущая куда-то.

— А я бы поехала в Нью-Пальтц и каталась бы ночью на коньках вдоль берега, освещенного факелами. Совсем одна… И чтобы играла музыка — Моцарт и Дженни Джоплин.

— А я бы нашла самый большой и красивый бассейн на земле, нагрела бы в нем воду и плавала бы одна в лунном свете.

— А я бы арендовала зал с оркестром и спела бы все свои любимые песни.

— Я бы сделал что-то, чего всегда боялся — полетел бы на воздушном шаре, поплыл бы под водой. Может быть, занялся бы планеризмом.

Джина села.

— Я бы не делала зарядку, не глотала бы кефир, не убирала постель, не стриглась, не мылась бы, не брила бы волосы подмышками. Не разговаривала бы с учителем Джереми по испанскому, не делала бы педикюр. Никаких стирок, никаких жареных цыплят.

Дженни присоединилась к ней:

— Я бы перестала мыть голову, укладывать и красить волосы. Проклятые волосы — ненавижу за ними ухаживать! Только постель и шоколад. Сжечь телеграф, никогда не подходить к телефону. Не употреблять кремов от морщин — послать все это дерьмо подальше…

Гарри вскочил, допил остаток шампанского прямо из бутылки.

— Никаких чисток зубов. Ни оплаты счетов, ни бизнеса. Ни собраний, ни деловых завтраков, ни телефонных звонков. Ни одного делового костюма! Ни служащих! Ни психоаналитиков! Это великолепно! Я бы больше не пошел в театр. Я бы никогда не говорил ни о текущих событиях, ни об эффективности оранжереи! Я не хотел бы быть хорошо информированным, умело держащимся, умеющим говорить и слушать! Я бы полетел в Стокгольм и встретился бы с Ингмаром.

Джина, с рюмкой в руке, встала на колени.

— Больше никаких профсоюзных митингов, собраний ассоциации, блоков поддержки. Ни психоанализа, ни электролиза, ни дерматолога. Ни зубной щетки, ни анализа подоходного налога, обдирающего людей. Чистки ковров…

Дженни перебила ее:

— Чистки штор, мытья окон. Пусть их моют эти парни на веревочных лестницах снаружи. Не нужно больше самосовершенствоваться, соблюдать диету. Не нужно булок из овсяных отрубей.

— Я перестану говорить, что люблю французскую кухню.

— Я скажу Эрике Гесс, пусть сама себя трахает.

— Я не буду говорить, что я «из народа».

— Я не буду прочищать желудок.

Джина высоко подняла рюмку.