Дом ужасов

Келлер повернулся в сторону двенадцати присяжных заседателей, застывших в напряженном ожидании. Среди них не было ни одной женщины: Робисон сделал все возможное, чтоб на сей раз не допустить их в число присяжных. Он был твердо убежден, что мужчины гораздо снисходительнее к актам насилия, совершаемым обманутыми мужьями.

Келлер говорил монотонно, без всякого выражения:

— Я выстрелил из револьвера, чтобы сравнить пулю с той, которая была извлечена из тела убитого. Обе пули были длиной три десятых дюйма и весом семьдесят четыре грамма, что дает основание отнести их к тридцать второму калибру. Обе они имели характерные отпечатки, подтверждающие их принадлежность к револьверу типа кольт. Кроме того, в процессе использования каждый револьвер приобретает некоторые только ему присущие особенности. Рассмотрев обе пули под микроскопом…

Робисон прервал монолог Келлера небрежным жестом.

— Ваша честь, — обратился он к судье. — Я думаю, мы можем обойтись без столь подробного трактата по баллистике. Защита допускает, что пуля, повлекшая смерть пострадавшего, выпущена из пистолета мистера Эшли.

— Судья взглянул на прокурора Геррика:

— Обвинение не возражает?

Геррик ответил:

— Обвинение не имеет ни малейшего желания затягивать процесс дольше, чем это необходимо.

Однако в глубине души он был недоволен, так что предпочитал строить свое дело тщательно и методично, как строят дома. Сначала он закладывал фундамент, затем укреплял каждую деталь и наконец возводил крышу, чтобы не оставалось ни малейшей щели, то есть ни малейшей ошибки, дающей основание для обжалования приговора. Конечно, он должен был бы приветствовать уступку со стороны защиты, но в данном случае это настораживало — с Робисоном надо держать ухо востро.

После реплики Робисона Ллойд Эшли с беспокойством взглянул на него.

— Думаешь, это было разумно, Марк? — спросил он Робисона.

Жизнь Эшли была поставлена на карту, и ему казалось, что каждый пункт обвинения необходимо оспаривать.

— Вне всяких сомнений, — ответил Робисон и изобразил ободряющую улыбку.

Но посмотрев в лицо Эшли, он понял, что его улыбка не произвела никакого впечатления. «Как он изменился», — с сочувствием подумал Робисон. Действительно, не осталось и следа от самонадеянности Эшли. Исчез и его обычный сарказм. Сейчас он выглядел робким и неуверенным в себе. Даже его деньги, солидные, надежно вложенные капиталы, не помогали ему чувствовать себя в безопасности.

Робисон несомненно испытывал ответственность за трудное положение, в котором оказался Эшли. Они были знакомы много лет, их связывали и деловые, и личные отношения. Робисон помнил тот день, два месяца назад, когда Эшли, заподозривший свою жену в неверности, пришел к нему за советом, мрачный и подавленный.

— У тебя есть доказательства? — спросил Робисон.

— Мне не нужны доказательства! — гневно воскликнул Эшли. — Это то, что мужчина знает и так: она холодна со мной, до нее просто нельзя дотронуться.

— Ты хочешь развестись?

— Никогда. Я люблю Еву, — пылко возразил Эшли.

— Что я могу сделать для тебя, Ллойд?

— Мне нужен частный детектив. Я уверен, что ты знаешь кого-нибудь, кому можно доверять. Я хочу, чтобы он следил за Евой, за каждым ее шагом. Если он сумеет выследить этого человека, я буду знать, что мне делать.

Да, Робисон знал надежного частного детектива — ему иногда приходилось прибегать к услугам хорошего сыщика, который, покопавшись в прошлом свидетелей обвинения, отыскивал некие подробности. Используя их, Робисон наилучшим образом выстраивал версию защиты.

Итак, Эшли нанял детектива, и уже через неделю получил его доклад. Детектив выследил Еву Эшли, когда она пришла в коктейль-бар в Виллидже на свидание к Тому Уорду, одному из соперников Эшли. По мнению детектива, обстановка в баре была весьма интимной, и поведение Евы и Тома вполне ей соответствовало.

Думая о случившемся, Робисон всякий раз вспоминал то чувство вины, которое пронзило его, когда позвонили из полиции и сообщили, что Эшли обвиняется в убийстве. Робисон был потрясен. Он не думал, что Эшли способен на это. Дело не в том, что он считал Эшли трусом — просто главным оружием Эшли всегда были слова, острые, язвительные, оскорбительные. Разумеется, Робисон осуждал себя за то, что не сумел предугадать такой трагический исход, однако он не принадлежал к тому типу людей, способных на длительное самобичевание. А когда Эшли, позвонив ему из тюрьмы, потребовал, чтобы Робисон защищал его в суде, он без колебаний согласился.