Дом учителя

— Прошу простить, Федор Никанорович, выговорил он наконец. — Я должен довести до сведения Военного совета… Это очень, очень… Прошу простить! Это тяжело… Армии больше не существует.

Он кое-как справился с собой, связно заговорил, и из его доклада действительно вытекало, что армии как войскового объединения, управляемого из единого центра, больше нет: бой принял очаговый характер, сопротивлялись — если еще сопротивлялись?! — отдельные, изолированные части… Не лучше, по словам генерала, обстояло дело и в соседних армиях фронта. Достоверным было, что противник, взявший в кольцо группу армий, обрубивший все их связи, непрерывно усиливал нажим, добиваясь полного их уничтожения. И дело тут шло к неизбежному концу…

Генерал именно так и думал, он был честен и ничего не преувеличивал, не видя никакого просвета в обстановке. Безотчетно, как это и бывает, он в своем докладе стремился и других убедить в том, в чем — до потрясения, до слезной судороги — был убежден сам… Умолкнув, он сел, плечи его опустились, и теперь свеча сверху освещала его спутанный седоватый зачес от одного уха до другого, поверх лысины.

Никто не решался сразу же взять слово… Член Военного совета достал папиросу и машинально постукивал ею по крышке коробки, забыв закурить.

Майор-корреспондент, сидевший в сторонке, у печи, вырвал листок из блокнота, включил электрический фонарик и при его слабеющем желтом свете — кончалась последняя батарейка, — положив листок на полевую сумку, торопливо, крупно написал:

«Внимание! Нашедшего эту сумку прошу все бумаги и письма переправить в Москву по адресу… — Он написал адрес своей газеты. — Очень важно!»

Он вложил листок в сумку так, чтобы его просьба сразу же попалась на глаза тому, кто откроет сумку, но тут же спросил себя:

«К кому, собственно, я обращаюсь, если мы все?.. А мы все… — У него не хватило духу даже про себя закончить фразу. — Надо сейчас же уничтожить блокноты и письма. А то еще достанутся немцам…»

Его руки дрожали, когда он снова отбросил ремешок, открывая сумку, чтобы достать записку.

Затрещала, оплывая и коптя, свеча, нагар на фитильке надломился, упал в растопленное озерцо, и язычок пламени взметнулся, озарив карту с цветными пометками и лица людей, невольно обращенные к огню, — с сощуренными глазами, заострившиеся, с резкими впадинами и тенями, точно обглоданные за эти дни.

— У вас все, Никандр Артемьевич? — спросил командарм.

— Так точно. Прошу простить.

Начальник штаба потянулся к железному ковшику с водой, который поставил перед ним адъютант, и стал жадно пить.

Командарм кивнул… Ему не в чем было упрекнуть своего первого помощника, тот, как и всегда, был неуступчиво точен в информации. Но командарм иначе относился к фактам, о которых информировал начальник штаба, он сильнее жаждал их опровержения. И это сделало его даже несправедливым…

— Растерялись?.. Голову потеряли? — грубо прозвучало за столом. — Неправду говорите, товарищ генерал-майор!.. Как же это армии не существует?.. Подите-ка выспитесь!

И странно, командарм испытал почти что облегчение от своей несправедливости.

Член Военного совета, мягкий по природе человек, сказал почему-то виноватым тоном:

— Вам бы и правда передохнуть, Никандр Артемьевич, измотались вы совсем…

— Части армии сражаются, — продолжал командарм своим недобрым, твердым голосом, — и пока они сражаются, армия есть, она представляет опасность для противника, она существует. Это предлагаю запомнить всем и каждому… Наша задача — не давать противнику покоя, отвлечь на себя возможно больше его сил, связать их здесь, сковать…

— Чем вязать будем, товарищ командующий? — таким же недобрым голосом спросил полковник, начальник артиллерии.

Командарм как будто не слышал вопроса.

— Мы будем атаковать, атаковать и прорываться, — сказал он. — Будем объединять отдельные очаги сопротивления — и атаковать!.. Товарищ полковник, сколько у вас еще осталось выстрелов? — обратился он к артиллеристу. — Доложите свои соображения. Расчеты, оставшиеся без орудий, пойдут в пехоту… Итак, прошу высказываться…

Начальник штаба слушал, не поднимая головы, не шевелясь. И даже совсем близкий разрыв снаряда, от которого задребезжали стекла в оконцах и колыхнулся язычок свечи, не вывел его из этой неподвижности… Во дворе тонко заржала лошадь, заскакала на привязи, забила копытами, ей отозвалась ржанием другая, а в сенях затопали сапоги и под оконцем раздалась ругань…

Майор-корреспондент, вновь включив фонарик, написал в блокноте:

«NB. Что такое сильный характер? Спасительное отсутствие воображения? Или умение идти к цели даже перед лицом смерти? Или что-либо другое? Подумать над этим. А пока что нам здорово повезло с командующим — Багратион!»

Настроение у корреспондента несколько поднялось. И он подумал, что, может быть, ему все же посчастливится уцелеть в этой переделке, вернуться и написать обо всем, что он здесь слышал и видел, — такая удача приходит не к каждому литератору.