Дом учителя

Больше всего, надо сказать, Федерико дорожил своим оружием, он был влюблен в эти умные, дьявольски хитро слаженные механизмы, в эту вороненую или светлую, как небо, сталь — единственное, на что он мог вполне положиться. Он и владел оружием виртуозно, во всех видах огня: в прицельном, в автоматическом, — и он не просто соблюдал правила ухода за оружием, но словно бы общался с ним, как с чем-то одухотворенным, преданно его оберегая от влаги, от пыли, от нагара, лаская и подкармливая, когда смазывал и чистил. К концу похода у Федерико кроме снятого с убитого обера бельгийского автомата (свой другой, добытый в Полесье, он отдал Осенке) имелись еще парабеллум и браунинг; его мешок был набит патронами, на поясе болтались немецкие гранаты, похожие на детские трещотки. Никогда не жалуясь и ни у кого не прося помощи, он один таскал на себе весь этот арсенал; впрочем, и мышцы у него тоже были, как высокого качества механизмы… Услышав, что кто-то посягает на его с боями взятое сокровище, он впал в ярость. Озираясь, готовый не то стрелять, не то бежать, он отчаянно богохульствовал, и, как у зверька, плоским синеватым огнем вспыхивали в сумраке лесного вечера его глаза. Дело оборачивалось совсем скверно: в нескольких шагах стояли русские солдаты, едва различимые под деревьями в своих темно-зеленых плащ-палатках, также держа наготове автоматы. И Осенка, не на шутку встревоженный, прибег к содействию Ясенского; тот расстался уже, хотя и с большой неохотой, со своим оружием и, конечно, сочувствовал итальянцу. Но стрельбы нельзя было допустить.

Встав между Осенкой и Федерико, Ясенский что-то по-французски сказал итальянцу. И тот сразу же замолк, утих. Еще немного он словно бы размышлял над сказанным ему и наконец повернул автомат дулом вниз.

— Ну ладно, — сказал он и бережно опустил на траву автомат, рядом положил запасные патронные рожки, два пистолета, снял с ремня гранаты — все при общем молчании. И отошел в сторону, не желая видеть, как его оружие перейдет в другие руки.

— Что ты ему такое сказал? — полюбопытствовал Осенка у Ясенского.

— Добрый он хлопец! — ответил Ясенский. — Я сказал: твой отец Ленин. Не хочешь же ты войти в дом отца с автоматом в руке?

Под утро все были уже в расположении советских войск. Самого перехода через фронт они, собственно, даже не заметили: довольно долго они шли по подсохшему болоту, в мертвой, жестяно шуршавшей осоке, прыгали по мшистым кочкам, потом опять вступили в лес, продрались через осинник. Невдалеке холодно полыхали разноцветные ракеты, небо озарялось и гасло, и лес был наполнен шевелением теней; деревья будто двигались, меняя этой ночью свои места. Ухали в стороне пушки, и с шелковым шелестом проносилась над головами чья-то смерть…

Путь прокладывали шедшие впереди два разведчика, за ними гуськом, след в след, тянулись Осенка с товарищами, замыкал цепочку третий русский — командир. Никаких особых приключений на этом завершающем этапе не случилось, если не считать, что Юзеф Барановский — он брел уже из последних сил — часто спотыкался и раза два падал. Пани Ирена последние километры вела его за руку, а Осенка взвалил себе на свободное плечо его мешок.

В общей сложности — с остановками, с разведкой по пути — они шли часа три. Вдруг Осенку оглушил трескучий птичий крик, раздавшийся сзади над самым ухом. Он инстинктивно пригнулся, но затем обрадовался. Вообще ему с каждым шагом становилось теперь все веселее — они приближались к цели.

«Дрозд! — узнал он этот птичий крик. — Вот смельчак, не боится пушек!» Обернувшись, чтобы поделиться своим весельем, он в разгорающемся свете ракеты увидел луноподобное, бледно-зеленое лицо разведчика; тот выпятил нижнюю губу — и громкое пение дрозда снова огласило лес. В ответ очень близко протрещал голос другого дрозда, и зеленолицый разведчик проговорил:

— Дотопали…

— Уже? — не поверил Осенка.

— Порядок, — сказал разведчик и шумно вздохнул.

Но тут, когда их неправдоподобно-удачливый поход был окончен, судьба, такая милостивая к ним, словно бы опомнилась и пожалела о своей доброте. Ее случайный выбор пал на Ясенского. Недалеко рванул шальной снаряд, и в наступившей после удара тишине — лишь постукивала осыпавшаяся земля — все услышали, как Ясенский ругнулся:

— Дьябел!

Он упал, попытался подняться, но вскрикнул, опять упал и опять выругался:

— Дьябел!

Осколок перебил ему ногу выше колена.

До штаба батальона Ясенского несли на плащ-палатке, а оттуда отвезли в медсанбат на операцию. Сам он был больше рассержен этим невезением в последний момент, чем испуган.