Дом учителя

– Немых и парализованных.

Анна Аркадьевна невольно смеялась и говорила, что Валя валит с больной головы на здоровую. Потом Валя валит употребляла, когда подругу уж слишком заносило.

Спустя несколько лет, уже в другом городе, в другой школе Анна Аркадьевна сидела на педсовете и тосковала. Второгодников отменили, двойки по итогам года ставить нельзя, надо за уши тянуть всех из класса в класс. Директор говорил о том, что стране требуются рабочие кадры, трудовые резервы. Правительство в лице Министерства образования мыслит на перспективу. Завуч зачитывала списки отстающих учеников, поднимала учителей и спрашивала, как они собираются исправлять ситуацию.

Анне Аркадьевне вдруг показалось, что все они похожи на труппу дурного театра. Режиссер заставил их выучить и отрепетировать роли, а теперь, во время спектакля, они делают вид, что импровизируют. Режиссер никогда не признает, что его работа бездарна, примитивна и скучна. Кто их режиссер? Конечно, не директор школы. Государство, что ли?

«Детям нужно что-то другое», – подумала Анна Аркадьевна и вспомнила Валю Казанцеву. Ее уроки, не способные увлечь биологией, ее лицо, движения, манеры. Валя невольно, без желания и цели, учила их тому, что есть женщины и мужчины. Жизнь-то и состоит из отношений одних с другими. У Вали не было постоянных любимчиков, но были временные, как и антилюбимчики. Королева милостивой улыбкой одаривает одних и презрительной ухмылкой наказывает других. В жизни, оказывается, есть королевы. Значит, должны быть и короли. Если мальчик хочет стать королем, достойным венценосной особы, – это уже большое педагогическое достижение.

«Возможно, – удивилась своим мыслям Анна Аркадьевна, – Валя заронила в них нечто более важное, чем квадратные корни, придаточные предложения, Волга втекает и вытекает, Печорин – лишний человек…»

– Анна Аркадьевна! – прервал ее размышления директор. – Вы сегодня непривычно тихи. Завуч только что назвала пять ваших учеников, которым грозит двойка в году. Мы хотим вас услышать. И, пожалуйста, не надо опять про сдвинутую шкалу оценок, мол, «удовлетворительно» у двоечника обесценивает честное «удовлетворительно» у труженика-троечника. Мы тут все профессионалы в смысле профессии, одномоментно политически грамотные в смысле…

– Политики одномоментности, – подсказала учительница русского языка и литературы, известная своим острословием.

Директор был хорошим и добрым человеком. Только он никак не мог понять, КАК современные дети, сытые и хорошо одетые, могут дурно учиться и проказничать. Хулиганам и нарушителям дисциплины, которых учителя пачками отправляли в кабинет директора, он рассказывал про лишения в войну, про страшный голод сорок седьмого года. КАК они могут после того, когда их деды сложили головы на полях войны ради их светлого будущего, поганить это будущее? Хулиганы стояли понуро, искоса переглядывались, ожидая его фразы: «В ваши годы я первую зелень наперегонки с курами и козой ел!» Когда доходило до кур и козы, им оставалось только пообещать, что больше не будут… И забыть об этом обещании сразу за порогом директорского кабинета.

До них не доходило. Но ведь ребенок не автомат газировки – протолкнул в щель три копейки, нажал на кнопку, и полилась вкусная вода с сиропом. Возможно, ребенок – такой автомат, в который надо толкать, толкать и толкать, не ожидая скорой отдачи. Или, как говорил поэт, сеять разумное, доброе, вечное. Что посеял, то взойдет не завтра. И когда-нибудь вот этот хулиган, сам уже пенсионер, будет пенять свои внукам: «Твой прадед погиб для твоей жизни! Твой дед ради тебя лебеду ел! А ты, шельмец!» И это будет казаться пустым сотрясанием воздуха и одновременно посланием в будущее.

– Анна Аркадьевна! – обратилась к ней, задумавшейся, завуч. – Мы вас слушаем!

Анна Аркадьевна встала и произнесла:

– Я поставлю тройки в году Самохватовой, Креминой, Хватко, Шульгину и Корнейко. Но! Я им скажу, что это аванс, потому что они трудовые резервы.

– Не скажете! – суровым тоном велела завуч. – Вам должно быть прекрасно понятно, что брякни вы такое, завтра вся школа будет дразнить отстающих трудовыми резервами.

Завуч – красивая статная пятидесятилетняя женщина, умела находить и поддерживать скользкий баланс между строгостью и доброжелательностью. Сегодня она могла, закрыв дверь на ключ, вытирать сопли и слезы молодой учительнице или старой нянечке, которые пришли плакаться на личные невзгоды, а завтра с них же снимать стружку за пыль на подоконниках или за то, что дети снова повязали красный галстук скелету в кабинете биологии.