Дом Цепей (ЛП)

Сибалле назвала их Найденными, и так они звали друг друга, так называлось их тайное племя. Они жили посреди земель кланов, но никто не знал об их существовании. Конечно, кто-то мог подозревать — но подозрения оставались неподтвержденными. Мужчины вроде Синюга, отца Карсы, обращающегося с кровными знаками без всякого почтения, скорее даже с презрением. Такие не представляли реальной угрозы… но если возникал серьезный риск, принимались меры решительные. Как было, например, с матерью Карсы.

Двадцать три Найденных, молча засвидетельствовавших начало военного похода, прячась среди деревьев на краю долины, были по крови роднёй Карсе, Байроту и Делюму, но по сути — чужаками. Хотя в тот миг это казалось не имеющим значения.

— Один из них сумеет, — сказал старший брат Байрота.

Сестра — близняшка Делюма пожала плечами. — Что же, мы будем готовы к его возвращению.

— Да, будем.

У всех Найденных была одна общая черта: Сибалле отметила своих детей жуткими шрамами, сорвав полоски плоти с мышц левой стороны лица — от виска до челюсти, и это мешало лицам выражать различные эмоции. Все лица застыли в вечной гримасе недовольства и разочарования. Каким-то странным образом физические повреждения изменили их голоса — а возможно, причиной тому было подражание монотонной речи богини.

Лишенные интонации слова надежды звучали фальшиво даже для их собственных ушей, заставляя говоривших замолчать.

Один из них сумеет. Возможно.

* * *

Синюг мешал похлебку в котле, когда за спиной открылась дверь. Тихий скрип, шорох парализованной ноги, стук палки о порог. Затем — суровый, обвиняющий вопрос: — Ты благословил сына?

— Я отдал ему Ущерба, отец.

Палку удалось вместить презрение, отвращение и подозрение в одно слово: — Почему?

Синюг не поворачивался. Слушал, как отец мучительно ковыляет к креслу около очага. — Ущерб заслужил последнюю битву. Я знаю, что сам не поведу его на врага. Поэтому.

— Как я и думал. — Палк застонал, опустившись в кресло. — Ради коня, не ради сына.

— Голоден?

— Не откажу тебе в показном радушии.

Синюг позволил себе тихо и горько улыбнуться, достал вторую чашу и поставил рядом со своей.

— Он готов был свернуть гору, — пробурчал Палк, — чтобы увидеть, как ты вскочишь с подстилки.

— Он всё это делает не ради меня, отец, а ради тебя.

— Он обретет великую славу лишь тогда, когда сумеет искупить твой позор, Синюг. Ты похож на кривой куст между двух высоких башен. Одной башне ты сын, второй — отец. Вот почему он тянулся ко мне. Зачем ты шуршал и махал колючками там, внизу, между Карсой и мной? Ты вечно делаешь плохой выбор!

Синюг наполнил чаши и встал, передавая одну отцу. — Рубец вокруг старой раны не чувствует боли, — сказал он.

— Бесчувствие не добродетель.

Синюг улыбнулся и сел в другое кресло. — Расскажи сказку, отец, как делал раньше. О днях после твоего триумфа. Расскажи об убитых тобой детях. О зарубленных женщинах. Расскажи о горящих фермах, о криках овец и коров, пойманных огнем. Я снова увижу эти огни в твоих глазах. Развороши угли, отец.

— Когда ты говоришь о прошлых днях, сын, я слышу лишь голос той женщины.

— Ешь, отец, если не хочешь нанести оскорбление моему дому.

— Ладно.

— Ты всегда был приятным гостем.

— Верно.

Они молчали, пока не прикончили похлебку. Синюг опустил чашу. Встал, подобрал чашу Палка — и швырнул обе в очаг.

Глаза отца широко раскрылись.

Синюг глядел на него сверху вниз: — Ни один из нас не доживет до возвращения Карсы. Мост между мной и тобой смыли воды. Приди еще раз, отец, и я убью тебя. — Он протянул руки, поднял Палка, оттащил плюющегося старика к двери и без особых церемоний вышвырнул вон. Вслед полетела клюка.

* * *

Они ехали по старому тракту, ведущему вдоль горного хребта. Там и тут недавние обвалы завалили путь, спустив в долину стволы поваленных кедров и елей; в других местах кусты и деревья пустили корни на дороге, мешая идти. В двух днях пути впереди лежали земли ратидов, а именно с этим племенем уриды враждовали больше всего. Набеги и жестокие убийства поймали племена в сеть взаимной ненависти, и тянулась эта сеть на сотни лет.

Но Карса не намеревался незаметно миновать территории ратидов. Он хотел мстительным клинком прорубить кровавую дорогу, растоптать копытами коней обиды настоящие и воображаемые, отнять души у десяти, двадцати, а может и еще большего числа Теблоров. А вот едущие за ним воины, знал он, верят, будто им предстоит таиться и красться. Их ведь всего трое…

«Но с нами Уругал. Это его время года. Мы возвестим его приход пролитием крови. Мы пнем гнезда шершней, ратиды познают страх, запомнят имя Карсы Орлонга. Как и сюниды. Придет их черед».