Дом тишины

Я промолчал.

– Н-да, – вздохнул он. – Не обращай, дорогой мой, внимания на этих негодяев. Совести у них нет.

Я задумчиво покачал головой.

– А что, в самом деле, верно пишут в газете? – спросил он затем. – Что, и впрямь есть такой дом карликов?

Значит, газету читали все.

– А ты сразу обиделся и ушел, – сказал он. – Разве на таких подлецов можно сердиться? И куда ты потом пошел?

– В кино.

– Что за фильм? Расскажи.

Я стал рассказывать. Когда закончил, он уже налил молоко во все бутылки и закрывал их пробками.

– Пробки трудно найти, – пожаловался он. – Сильно подорожали. Дешевое вино теперь закрывают пластмассовыми пробками. А я говорю всем, чтоб пробки не теряли. Потеряете – десять лир. Я ведь вам не молокозавод. А если вам что-то не нравится, то пусть ваши дети пьют молоко со всякой химией.

Он всегда так говорит. Я собирался вытащить из кармана и подарить ему пробки, которые отдал мне Фарук-бей, но внезапно почему-то передумал. И произнес – только чтобы сделать ему приятное:

– Все так подорожало.

– Да уж! – согласился он, быстро закрывая бутылки, и оживился. Заговорил о дороговизне, о давних, хороших, прекрасных временах, а мне стало скучно, и я его не слушал. Наполнив и закрыв все бутылки, он поставил их в коробку и сказал: – Эти я собираюсь развезти. Хочешь, и тебя домой подвезу. – Он нажал на педаль, с шумом завел мотоцикл. – Давай садись! – закричал он.

– Нет, – крикнул я в ответ. – Я пойду пешком.

– Ну ладно! – сказал он и умчался.

Я смотрел на пыль, поднявшуюся за его мотоциклом, пока он не выехал на асфальтированную дорогу. Да и неловко мне перед ним. Иду с бутылками молока в авоське. Потом обернулся и посмотрел назад. Тетя Дженнет с женой Невзата все еще доят корову. «Тетя Дженнет, – говорила мама, – пережила чуму, повидала дни чумы». Когда она рассказывала об этом, мне делалось страшно. Сады с кузнечиками закончились, начались дома. Места, что не меняются годами. Потом сюда стали приезжать охотники, каждую осень, в сентябре, со своими откормленными, злыми собаками, выскакивающими из машин точно бешеные; дети, не подходите к ним, дети! Разорвут! Вон ящерица в трещине на стене! Убежала! «Сынок, ты знаешь, отчего ящерица бросает свой хвост, по какому принципу это происходит?» – спрашивал Селяхаттин-бей. Я молчал и смотрел на него со страхом: отец выглядел усталым, осунувшимся, износившимся. «Ну-ка, постой, – сказал он, – я напишу тебе кое-что». Написал на бумажке: «Чарльз Дарвин» – и протянул мне. Я до сих пор храню эту бумажку. Незадолго до смерти он дал мне еще одну: «Сынок, здесь список того, чего нам не хватает, и того, что у нас в избытке, я оставляю это только тебе; может быть, ты когда-нибудь поймешь». Я взял листок, посмотрел: это одна из его старых статей. Его красные от выпивки глаза были совсем близко от меня; он весь день работал у себя комнате над энциклопедией и устал. По вечерам он выпивал немного, а раз в неделю напивался сильно и бесился. Иногда он бродил пьяным по нескольку дней, пока не засыпал где-нибудь в саду, у себя в комнате или на берегу моря. В такие дни Госпожа запиралась у себя в комнате и вовсе не выходила.

Я направился к мяснику. У него в магазине много народу, а смуглой красавицы не видно.

– Придется немного подождать, Реджеп, – сказал Махмут.

Я устал от тяжелых бутылок и с удовольствием присел.