Дом слепых

Они дошли до обкусанного здания, обошли его сзади. Из одноэтажного кирпичного строения напротив курился дымок. Над входом висела уцелевшая вывеска «Продукты».

– Там уже ничего не осталось, все унесли, – махнул рукой Иса.

«Да кто ты такой есть?» – подумала Люда.

Нет, нормальный человек не пойдет в такое время на кладбище отмечать День защитника Отечества, думала про себя она. А этот, кажется, все знает. На все у него есть ответ. Ты ему – да, он тебе – два. А что у него в рюкзаке? А по какому такому важному делу он направляется? Куда ведет ее? Что ей делать – повернуть назад или продолжать идти за ним?

– Куда мы идем, Иса? – спросила осипшим голосом.

– Скоро придем, и ты сама все увидишь. Пошли…

Он развязал уши шапки, и они грустно болтались по бокам. Теперь он почти бежал, и ей приходилось спешить за ним.

Небольшой рост, худоба, мелкие черты, короткие быстрые шажки – оглядывала его Люда с головы до ног. До ног… Ее собственные – на два размера больше. Откуда он взялся? Она его раньше не видела, а в небольших городах с каждым встречаешься хоть раз.

– Говоришь, здесь родился… А где?

– А где все рождаются? – повернулся к ней Иса. – В первом городском роддоме.

Несколько десятков метров они прошли молча. Пейзаж не менялся – разрушенные или покинутые дома, груды мусора, вывороченные с корнем деревья.

– Почему ты не уехала из города? – спросил он.

– Мы думали, нас эвакуируют. Обещали прислать автобус. Мы ждали, но никто не приехал.

– Почему?

– Не знаю, – отмахнулась она от вопроса. – Может быть, поняли, что места для нас не найдется. Где бы нас правительство поселило? Нас, вон, тысячи по всему городу. Где взять столько домов и квартир?

– Во время Великой Отечественной людей эвакуировали эшелонами, – Иса остановился, но снова пошел. – Тогда для всех нашлось место – для сотен тысяч людей. Никто не остался без крова. Тогда все было по-другому. Мы живем в большой стране, но кто-то решил, что нам в ней нет места… Когда закончится война, на входе в город нужно поставить огромный черный обелиск, такой, чтобы со всех сторон был виден, чтобы до небес доставал. Памятник всем погибшим – и мирным жителям, и солдатам, всем-всем-всем… Чтобы все приходящие в город издалека видели его и каялись.

– В чем?

– В том, что спокойно жили в своих городах, пока мы умирали, – серьезно и звонко проговорил Иса, – в равнодушии. И пусть памятник этот стоит, черный, как вороны, которые нас ели. Черный, как наше горе. А люди пусть каются. Всю жизнь пусть каются, – он попружинил на носках, утрамбовывая свои слова.

Слова Исы звучали так же выспренно, как и зеленые слова на бетонном заборе, но Люда не могла с ними не согласится.

В воображении вырос огромный лакированный шпиль. Горе – не черное. Горе – зеленого цвета. Как та надпись на заборе.

– Война меняет восприятие цвета, – сказала она, и Иса удивленно посмотрел на нее.

Там, где сейчас лежат, догнивая, трупы, по весне взойдет пышная зеленая трава. Земля, оплодотворенная человеческим удобрением, покроется богатым зеленым ковром. Ей представились островки горькой полыни по всему городу, хотя полынь в городах не растет. Но город начал превращаться в пустырь. Островки сольются в один сплошной ковер, и он оденет землю в новый цвет траура – в зеленый. Зеленый – цвет конца жизни. Ужасного конца, который лучше, чем ужас без конца… И каждый входящий в этот город будет издалека видеть его – зеленый – цвет запустения, горя и смерти.

Во рту собралась горечь, словно глотнула сока полыни.

– Видишь, дым поднимается? – Иса махнул в сторону дымового столба, широким рукавом уходящего в небо. – Это уже второй день горит городская библиотека. Позавчера ее разбомбили. Нам нужно ее обойти, и все – мы на месте.

Начался мелкий дождь, больше похожий на изморось. Микроскопические капли повисли на ворсинках шапки Исы. Туман сгущался и сначала стелился под ногами, но с каждой минутой они все глубже входили в него. Ветер успокоился, казалось, и его подмял под себя туман. Когда они вошли в туман по пояс, Люде показалось, что влажный воздух местами густеет, собирается в силуэты, которые тянут к ней руки.

– До войны я работала в библиотеке для незрячих, – сказала Люда сквозь туман.

– До войны я любил читать книги, – отозвался Иса, и ей показалось, голос его прозвучал с влажным всхлипом.

– Что ж теперь разлюбил?

– По очень простой причине, – Иса снова остановился, чтобы, сощурившись, заглянуть ей в лицо. За его спиной угадывались очертания рюкзака, и в тумане он напоминал зловеще прищурившегося горбуна. – Я понял, что литература слаба.

– Слаба? – переспросила Люда, и ее голос тоже прозвучал влажно.

– Да, слаба, – повторил Иса, – она оказалась нимфой, а я, дурак, думал, литература – богиня. А она слабая смертная нимфа с тонкими белыми руками. Мне такая литература не нужна. До войны я прочел много книг, каждую неделю брал их из библиотеки, мы сейчас до нее дойдем, я жить без книг не мог. Теперь я понял другое – ни одна из книг не описывает войну.

– «Война и мир», Лев Толстой, – бросила Люда сквозь туман.