Дом слепых

В мелких впадинах собралась вода, она помутнела – серость дня достигла своего дна. В одной кружил искусственный цветок – гвоздика. Она медленно плыла по окружности, будто снизу кто-то подгонял ее зябким дыханием.

Присев на корточки, Люда сложила черепки треснувшей мраморной таблички: «Они защищали Отечество». Шпиль обелиска – на месте. Вот и ориентир. От него надо взять влево и пройти метров пятьдесят.

«Смысл? Смысл? – искала она отчаянно. – Вы их защитили, а они разворотили ваши могилы, рассыпали по земле ваши кости…»

Близость к земле успокаивала. Даже к такой. Не прорастут защищавшие отечество бурьяном, не нальют траву темной зеленью, и не заструится их кровь по стволам деревьев, не накроют рыхлые кроны землю тенью, и слезы приходящих оплакать чужой подвиг не засолят память о тех, кто был вырван из влажного покоя земли. Придет забвение.

Воздух здесь чище. В городе гарь и пыль смешивались с трупными испарениями. Город был полон трупов – свежих, не успевших истлеть. Кладбищенские кости не пахли. Теперь трупов на кладбище меньше, чем в городе.

И вот стоя на кладбище Люда вдруг поняла, что мозг ее и душа с некоторых пор отделены друг от друга. Мозг все замечает, фиксирует, а душа спит. Не усни душа, так сердце давно бы остановилось. Люда представила себя со стороны – вот стоит она, неприбранная, спиной к обелиску, фартук на ней, в кармане подсолнухи. Ну и что? Господи… Ну и что? Это – не страшно. Страшно представлять. А находиться в этой точке земли, в этом моменте времени – не страшно.

Время опустошило ей душу, выскребло всю радость и счастье, что были когда-то, а опустошив, смилостивилось – усыпило душу. Люда пошла дальше, но ничего не нашла.

Черно-белые фотографии шуршали на ветру, бросались к ее ногам черно-белыми птицами. Люда всматривалась, надеясь встретить в бумажном вихре родные глаза. Не встретила. Люди, изображенные на фотографиях… Люди, изображенные на фотографиях, слетевших с могильных плит, при жизни были разными – каждый ел из своей тарелки горестей и радостей, но на надгробных фотографиях они все стали одинаковыми – одухотворенными, положительными и безвременно ушедшими.

– А почему? – спросила Люда у птиц.

– У каждого в альбоме хранится хоть одно фото, которое сгодится на надгробие, – услышала она в их шорохе.

А какое фото поместят на ее надгробье, умри она сейчас? Мысленно перебрала фотографии из альбома, оставшегося в брошенной квартире. На них была другая Люда, не имевшая ничего общего с этой. И если взять на надгробие фото из того альбома, то вся ее жизнь и даже смерть превратятся во вранье. Люда переродилась. С прошлой она больше не имела ничего общего.

«Вранье – воронье», – выдал мозг, когда она услышала далекое карканье ворон.

«Эти-то не улетели», – вслед подумала она.

Мать и бабушка перемешались с другими. Люда стояла на железной ограде, прислушивалась к себе, – ничего. Подняла с земли белую косточку, не чувствуя к ней жалости, не ощущая с ней родства. Достала из кармана передника подсолнухи, развернула. На глаза навернулись слезы – от пыли и ветра. Положила подсолнухи на землю. Они порхнули, желая улететь и присоединиться к фотографиям. Люда схватила их и придавила косточкой. Постояла недолго.

Охнула – хруст за спиной!

Человек появился с той стороны, откуда она сама только что пришла. Крошки надгробий хрустели у него под ногами.

Мужчина приближался. Она уже могла разглядеть его лицо, синюю куртку с плюшевым воротником и шапку с ушами, связанными на макушке.

– Не подходи! – крикнула хрипло. – Не подходи!

Человек остановился. Лицо беззлобное, с мелкими чертами, слишком мелкими. Люда привыкла считывать характер с лиц. Бабушка говорила: Бог просто так лица не раздает.

– Здравствуйте, – поздоровался мужчина.

Голос неопределенный – ни мужской, не женский.

– Ну, здравствуй… – хрипотца осталась в голосе после крика.

Человек огляделся. Потянул холодный воздух красным кончиком носа. Лет тридцать пять, не больше – если на глаз.

– Зачем пожаловал? – грубо спросила Люда.

Мужчина сделал шаг в ее сторону.

– Кому сказала, не подходи!

– Я не пожаловал, а целенаправленно сюда пришел, – извиняясь, проговорил мужчина.

– Спрашиваю, зачем!

– Как вы не понимаете! – воскликнул он, приподнявшись на носки и будто под тяжестью рюкзака, висевшего у него на спине, опускаясь снова на пятки. – Сегодня – двадцать третье февраля. Вы разве не знаете? День защитника Отечества. Мой дед, если хотите знать, погиб в сорок третьем. Тридцать первого августа сорок третьего года, если точней.

– Здесь, что ли, похоронен?

– Нет, что вы, – всплеснул рукой. – Где-то под Смоленском в безымянной могиле. Но, знаете ли, я живу в этом городе и каждый год двадцать третьего февраля прихожу сюда, к этому обелиску…

– Как звать? – продолжила Люда.

– Иса.

– Людмила, – сухо представилась она.

– Но я только на минутку забежал, – сказал мужчина, – у меня в городе дела. Я и не ожидал, что кладбище хоть немного уцелеет. Когда сюда шел, мысленно готовился увидеть… – мужчина запнулся, подбирая нужные слова, – …разрушенные могилы. И знаете что?

– Ну?