Дом слепых

Бабушкина любовь к старью была невыносима. В последние годы ее жизни она перестала вмещаться в их небольшую квартиру. Падала с полок, торчала из-под столов. Вещи-старики, знавшие еще Рязань, окружали Люду с самого детства, она дышала их полувековыми запахами, и ей казалось, она сама пропиталась старостью. Как могла она родить новую жизнь, если в ней самой жила старость? От этой мысли, пришедшей вместе с бабушкой через вентиляционное отверстие, Люда поежилась.

Ненавидела Люда эту любовь. Ревновала – и с того света бабушка попрекала ее.

– А у бабушки плечики мерзнут. – Бабушка передернула плечами в белой парадной блузке.

Блузка с незапамятных времен, то есть выходящих за пределы Людиной памяти, висела в шкафу под клеенкой. Вынималась по большим праздникам. В ней бабушку и хоронили.

– На твои поминки я Дусе теплую кофточку подарила, – ответила Люда. – А Гале на годовщину – теплое одеяло. Лишь бы ты у меня на том свете не мерзла.

– Тьфу на твое одеяло синтетическое! Тьфу на твою кофточку китайскую! Не греют! Кости промерзли. То ли дело мое синее шерстяное одеяло…

– Выкинула я его – моль съела.

– Ох, Людка, дам я тебе дрозда, – бабушка погрозила пальцем.

– Дрозда оставь при себе – с меня и соколов хватит. Видишь, сердце не на месте? Сейчас начнется…

– А ты боишься, что ль? – Бабушка пытливо посмотрела на внучку.

Она привыкла смотреть за себя и за дочку. Иногда пыталась смотреть и за Люду, но та ее быстро отвадила. Верно одно – ее острых глаз не провести.

Бабушка подошла ближе, уперлась артритной коленкой в перекладину кровати, схватилась обеими руками за внучкино сердце, поднатужилась и рывком вернула его на место.

– Так-то лучше, – сказала она.

Постояла, поглядела на Люду нерадостно.

– Ты не их бойся, Людка, – сказала она, – бездетного конца бойся. Вот тогда конец и тебе, и мне, и матери…

Опять попреки. И после смерти попреки. Вот так всегда с бабушкой – наступит на больную мозоль и стоит, не отступает.

– Сыро тут у вас, холодно. Пойду я, – наконец объявила бабушка, снова передернув плечами. – Да и проход скоро закроется, как соколики эти полетят.

Кряхтя, она шмыгнула в вентиляционное отверстие.

– Бабушка!

Лицо старушки появилось в отверстии. Она мотала головой – слушать ничего не будет, вернулась сказать то, что запамятовала, уходя.

– Телогрейку-то мою не выбрасывай!

Бабушка унеслась прочь.

До Люды еще доносился ее шелестящий старостью голос. Он уходил все дальше, будто осенний листок: «Ишь ты, ироды, смотри, что кругом понаделали. Руки бы им пообрывать. Ишь ты… Ишь… шшш… шшш…»

– Люда!

Люда открыла глаза.

– Что ты там шепчешь? – спросила Марина.

– Да ничего, с щенками разговариваю…

Ничего сверхъестественного не произошло. Сырость, постоянная темнота и просачивающиеся в отверстие миазмы страха способны вызвать галлюцинации. Люда часто думала о бабушке, вот та и явилась.

Дом хорошенько тряхнуло раз. Тряхнуло два. Люда подумала: они похожи на кукол, которых сложили в одну коробку и нещадно трясут. С потолка посыпалась бетонная пыль. Вечер забросил в вентиляционное отверстие клубок свиста, и тот покатился по полу, распутываясь долгой ниткой. Началось…

Когда Люда очнулась от своих видений, Пахрудин уже вышел с кем-то на связь. Он не стал, как обычно, ловить в радиосети птиц. На этот раз он завел разговор с кем-то другим – радиолюбителем, от нечего делать путешествующим по волнам эфира.

– …странный вопрос, Пахрудим – если я правильно произношу ваше имя… – услышала Люда слова черного ящика.

– В конце – Николай, – поправил собеседника Пахрудин.

Важно закинув ногу на ногу, он сидел на кровати. Микрофон держал так, будто собирался в него запеть. И грохот снаружи, и сам подвал существовали отдельно от Пахрудина, а он находился в другом измерении, куда его унесло радиоволной.

– Итак, Пахрудин, могу я задать вам встречный вопрос – «с какой целью интересуетесь»? – спросил ящик.

– Да вот, как вам сказать, – Пахрудин еще выше задрал ногу, – сидим мы тут с супругой, ждем гостей и думаем: что бы такого для них приготовить на ужин… Вот, скажем так, и поинтересовался, что бы нам приготовить, скажем так, из блюд.

Попадая в эфир, Пахрудин всегда избегал разговорных пауз. Они возникали, когда подходящее слово на ум не приходило. Слова не всегда сидят на кончике языка и послушно выскакивают изо рта, стоит захотеть. Пауз Пахрудин боялся, поэтому набрал про запас фразы-затычки – «скажем так», «одним словом» и «как вам сказать». Ими он заполнял все словесные пустоты, и речь его лилась беспрерывно, как когда-то вода из кранта.

– Если позволите, я загляну в поваренную книгу, – сказал ящик.

– Если вам не составит труда, – болтнул ногой Пахрудин.

– Вах… – прошептала Фатима.

Ящик на какое-то время замолчал, только шумели волны, и снова звуками переднего плана для слепых, уже было увлекшихся чужой беседой, стали грохот и свист.

– Позвольте предложить вам следующий рецептик, – голос вернулся.

– Я весь внимание…

– Мясной фарш, двести грамм. У вас есть?