Дом слепых

– Да?! – Нуник покрутил головой. – И где же оно – это многое? Что-то я ничего тут не замечаю. Может, потому, что я слепой, а, Марина? Может, я не вижу ничего, а тут не подвал, а дворец с фонтанами и павлинами, а?

– Бог дал тебе выбор… – Глаза Марины сверкали, казалось, она действительно видит то, чего не видит Нуник.

– Какой выбор?

– Есть падаль или нет.

– Астахфируллах… – выдохнула Фатима.

Оставшийся без присмотра Пахрудин мелко дергался, стоя за плечом Валентины. Что-то из него рвалось наружу, он то и дело подносил руку к тюбетейке, но снова опускал ее. Зажимал рот ладонью и волновался всем телом. Потел от напряжения. Вдруг резким движением сорвал тюбетейку и гаркнул в нее так, что Валентина подскочила.

Все остальные замерли в тех позах, в которых их застал крик. Знали – Пахрудин готовится сказать что-то смешное, и хотя их общее понятие о смешном не всегда совпадало с пахрудиновым, безопаснее было его выслушать, пока смех не переродился в злость и кипение.

– Фатима, что ты заладила – астахфируллах-астахфируллах?! – заревел Пахрудин. – Ты же время чувствуешь! Мы тебя на гвоздик повесим, будешь часами с кукушкой работать: астахфируллах – один час, астахфируллах-астахфируллах – два часа…

Сказав это, Пахрудин успокоился. Это произошло с ним внезапно, пока он еще говорил, и конец предложения он произнес негромко, на одной ноте. Обмяк и ушел на кровать.

– Вах, – вздохнула Фатима и как будто подала сигнал к смеху – подвал дрогнул.

– Астахфируллах – это длинное слово, – сквозь смех проговорил Нуник, – пусть лучше говорит: вах – вах-вах – вах-вах-вах…

Когда шутка дошла до кровати Пахрудина, он снова гаркнул оттуда.

– О Аллах! Зачем ты меня посадил в подземелье с этими людьми?! – завелась Фатима.

– Дочка! – надрывно закричала Дуся, которую громкие голоса вывели из беспамятства. В горле у нее треснуло, словно голосовая связка оборвалась. – Дочка, ты где?! Дочка?!

– Мама, я здесь, здесь… Это Нуник с Валей спорят.

– О чем спорят, дочка?

– О Боге, мама.

– Я видела Бога во сне. Он был оранжевым светящимся раскаленным шаром, – после каждого слова Дуся делала мелкие глотки воздуха. – Я думала, это планета – Марс, но шар сказал мне, что он – Бог. Я потрогала воздух вокруг него губами и поняла, что шар любит меня. Он мне сказал: Дуся, я всегда наблюдал, как ты стояла у кранта. Все твои мысли приходили ко мне по журчащей воде. Я прощаю тебя, Дуся, сказал мне шар. Проси, что хочешь, сказал он, хочешь прозреть – прозреешь. И я так нервничала, дочка, так я переживала – что мне просить? Хотела попросить, чтобы опять все, как было, вернулось. Чтобы опять мы в наши квартиры поднялись, и крант бы работал. А то что это за вода, дочка? Грязная вода. Пить эту воду нельзя, – она погладила рыжий висок Розы. – Потом хотела я прозреть. Но нет, побоялась. Думаю, сейчас прозрею, стану все видеть, и меня из цеха выгонят, и из дома выгонят, дом ведь только для слепых, и пенсию мне больше платить не будут… И я самое заветное попросила, дочка. Поцеловала я еще раз воздух возле шара – горячо так мне стало. И говорю я: Бог, я хочу одним глазком, хоть в самую щелочку взглянуть на мою дочку… Ты не помнишь, Розочка, ты маленькая совсем была. Уползешь куда-нибудь, а я же не вижу, где ты. Зову тебя: Розочка, Розочка. А ты такая послушная была, всегда отзывалась, и я на голос твой шла. Подойду, подниму с пола, обниму, лицо твое потрогаю, а какая ты – не знаю… А шар услышал мою просьбу и говорит: хорошо, Дуся, ты столько времени держала руки в холодной воде, столько ты стирала, всякого разного отстирывала, вот, говорит, за это я исполню твое желание, ты заслужила. Увидишь ты свою дочку, только один разок. И если бы Пахрудин так громко не кричал, я бы не проснулась и еще что-нибудь у шара попросила. А шар мне на прощание улыбнулся – круглый, горячий… Такой, как Валентина говорит.

Роза всхлипнула, ее широкий белокожий нос покраснел.

– Теперь я много чего знаю, дочка, скоро и тебя увижу, – частила Дуся, облизывая губы, которые, казалось, высохли от соприкосновения с горячим воздухом вокруг раскаленного шара.

– Мама, зачем ты меня пугаешь? Не говори таких вещей. Не надо меня никогда видеть, – плакала Роза. – Пусть все будет, как есть. Пусть ничего не меняется…

– Астахфируллах… – выдохнула Фатима.

– Пахрудин! Ты зачем шумел? Дусю разбудил! – прикрикнула на мужа Валя. – Орет, как петух! Сколько говорить – тише, Дуся болеет, спит.

– Пахрудин не орет, как петух! – Пахрудин снова заговорил о себе в третьем лице. – Пахрудин в ансамбле пел русские народные! У Пахрудина голос красивый! Тенор у Пахрудина, а не петушиное сопрано! Гори, гори, моя звезда-а-а… – затянул он.

– Пахрудин, прошу тебя, не пой, не надо, – Нуник закрыл руками уши.

– Пусть поет, пусть, – говорила Дуся.

– О Аллах! Время молитвы проходит! Из-за вас я вовремя не помолилась! О Аллах, простишь ли ты меня?! – закатила глаза Фатима.

– Ох-хо-хо, как дети малые, – охала Люда, волоча пудовые ботинки ко второму отсеку. – Ох-хо-хо…