Дом слепых

– Таких вопросов ты мне, Люда, лучше не задавай! Откуда я знаю, почему не попал? Хочешь, вон выйди, сама у него спроси… Вай… Аллах, за что ты мне это послал? – Фатима начала тереть ладонями колени, прикрытые шерстяной юбкой.

– Смотри, Фатима, сейчас искра вылетит! – пошутила Люда.

– Ноги от страха свело… Куда ты смотрел, о Аллах? Почему ты меня не видел?

Пахрудин дернулся. Побагровел. Прыснул и ускакал в другой конец подвала. Фатима уставилась на него. Пахрудин быстро вернулся и толкнул Нуника в плечо.

– Э-э-э? Что надо, Пахрудин?

Фатима замолчала.

Пахрудин открыл рот, хотел что-то сказать. Из горла выходили булькающие звуки. Пахрудин поперхнулся.

– Пах-ру-дин! Ты что, как козел, прыгаешь! Что с тобой? Не стыдно, а?! – спросила Валентина.

– Подожди! – он махнул рукой на жену.

Прежде чем из него повалил смех, Пахрудин успел крикнуть:

– Я знаю, почему Аллах на тебя не смотрел, Фатима!

– Почему?

Она смотрела на Пахрудина, ожидая ответа, мутноватыми глазами нечетко видела его дергающееся в судорогах лицо. Вид у нее был торжественный. Столько раз, сидя вот тут в подвале, она во всеуслышание взывала к Аллаху, спрашивая у него, почему он посадил ее в это подземелье, забыл о ней и не хочет вспоминать. Теперь любая интерпретация вышнего ответа казалась ей важной и частично ниспосланной оттуда, куда она обращалась пять раз в сутки.

– Потому что ты была без штанов, – очень спокойно сказал Пахрудин.

Лицо Фатимы налилось – краснота поднималась от шеи.

Хохоча, Пахрудин снова ускакал в другой конец и клокотал, закрывая рот сорванной с головы тюбетейкой.

Негромко рассмеялся Нуник. Валя. Роза. Зашуршала Галя, услышав, что все смеются.

– А я знаю, почему снайпер не попал в Фатиму, – прочистил горло Нуник.

– Почему? – вскинулся Пахрудин.

– Он косой! – крикнул Нуник. – Или слепой!

– Вай, как не стыдно! Меня чуть не убили, а им смешно!

Ни в одном подземелье никогда так не смеялись – хохотали в тот день так, что стены тряслись. Смех поднимался из подвала к окнам, и дом, напрягаясь, хватался за живот, корчился, приседал. Распахивал окна – «Ух, не могу!». В подвал попала смешинка, а дом все трясся, но смех не прекращался.

Странный дом. Стоит посреди хаоса, окружен домами-калеками, сам чуть-чуть покалечен. И ему смешно… Само собой, дома не смеются. Дом слепых стоял не шелохнувшись. Но тем, кто сейчас сидел в его подвале, именно так и казалось – дом трясется и смеется вместе с ними. Так, во всяком случае, ощущали свой смех слепые.

Один Уайз не принимал участия в общем веселье. Он, словно толстый пингвин, не шевелясь, лежал на кровати, смотрел в потолок, на котором, разумеется, ничего не видел, и беззвучно шевелил губами. Если бы хоть кто-то обратил на него сейчас внимание, то смог бы прочесть по его губам, что он говорил. А говорил Уайз и без конца повторял только одно: «Чувствую».

Утром Марина решительно перестелила кровать, сменив на ней простыню. Решительно вымыла чашки. Решительно подмела в проходе между кроватями. И наконец, решительно просунула руки в прорези толстой жилетки.

Она направилась к выходу, зажав подмышкой скомканную простыню.

– Жить надоело? – нагнала ее Люда.

Даже похудев, она была в два раза шире Марины. Напирала животом, стянутым ситцевым передником.

Марина отодвинула ногой кирпич от двери.

– Сидеть и ждать?

– Ждать мы не можем, – как обычно, начала высмеивать Люда. – Ждать – это не по-нашему. Мы – решительные. Остановим, кого хошь… Только пулю не остановишь.

Люда прислонилась к стене и скрестила на груди руки – решительно.

Снайпер существует. Он – есть. Не воспаленное от сырости воображение породило его, не страх. Подниматься наверх – глупо. Только этого снайпер и ждет – реагирует на каждое движение. После вчерашнего происшествия с Фатимой стало ясно: он не исчез, не ушел и, видимо, уходить не собирается.

Люда могла представить его – в темной маске, притаился на верхнем этаже разбитого дома, прижался глазом к оптическому прицелу… Мелькнула мысль о сверхъестественном – не покойник ли он? Не тень ли убитого снайпера, мстящего всем без разбору? Еще в начале катастрофы город стал могилой для тысяч пришлых. Их тела так и валялись неубранными на улицах города. Стояла зима – без снега, но с частыми дождями (слава Богу!), изморосями и туманами поутру. Во влажной сетке туманов Люде мерещились неприкаянные, непогребенные тени, давшие себе слово отомстить – все равно кому. В ее перепуганном воображении вставал полупрозрачный сверхъестественный человек с черной маской вместо лица. Но вот незадача – свою месть он выпускал из вполне реального дула, и смерть, летящая из него, тоже была реальной и близкой. Покидать подвал теперь – безумие.

Люда не восхищалась храбростью Марины – храбрость, парализовавшая инстинкт самосохранения, безумна. Сама Люда наверх не пошла бы – каким калачом ее ни помани. В библиотеке авторитет Марины был непререкаем. Но не в подвале. В подвале ее показная бравада восхищала только слепых. А у Люды были глаза – она все видела.